— А! — секретарь взглянул на озадаченного майора, который с бессмысленным выражением лица напряженно прислушивался к разговору, и как бы вскользь заметил:
— Если солдаты хотят промочить горло, здесь есть водка.
Майор вскочил, налил солдатам по стакану, и те приняли их с благодарностью.
Допрос продолжался.
— Сколько вы прожили в Нью-Хейвене?
— До четырнадцати лет. А два года назад вернулся туда, чтобы поступить в Йельский университет.
— На какой улице вы жили?
— На Паркер-стрит.
Майор, в глазах которого забрезжила смутная догадка, вопросительно взглянул на секретаря. Секретарь кивнул, и майор опять налил солдатам водки.
— Номер дома?
— Номера не было.
Юноша выпрямился и устремил на секретаря жалобный взгляд, который, казалось, говорил: «К чему терзать меня всей этой ерундой? Я и так уже достаточно несчастен!»
Секретарь продолжал, как будто ничего не замечая:
— Опишите дом.
— Кирпичный… два этажа.
— Выходит прямо на тротуар?
— Нет, перед домом палисадник.
— Ограда железная?
— Деревянная.
Майор еще раз налил водки, на сей раз не дожидаясь указаний, налил до самых краев. Лицо его просветлело и оживилось.
— Что вы видите, когда входите в дом?
— Узенькую прихожую. В конце — дверь. Справа еще одна дверь.
— Что еще?
— Вешалка для шляп.
— Комната направо?
— Гостиная.
— Есть ковер?
— Да.
— Какой?
— Старинный уилтоновский.
— С рисунком?
— Да. Соколиная охота на лошадях.
Майор покосился на часы. Оставалось всего шесть минут! Он сделал «налево кругом», повернулся к кувшину с водкой и, наполняя стаканы, бросил вопросительный взгляд сперва на секретаря, потом на часы. Секретарь кивнул. Майор на мгновение загородил часы своим телом и перевел стрелки на полчаса назад. Затем снова поднес солдатам — двойную порцию.
— Комната за прихожей и вешалкой?
— Столовая.
— Есть печка?
— Камин.
— Дом принадлежал вашим родителям?
— Да.
— Принадлежит им и сейчас?
— Нет, продан накануне переезда в Бриджпорт.
Секретарь помолчал и затем спросил:
— У вас было какое-нибудь прозвище в детстве?
Бледные щеки юноши медленно окрасились румянцем, и он потупил взгляд. Минуты две он, казалось, боролся с собой, потом жалобно проговорил:
— Ребята дразнили меня «мисс Нэнси».
Секретарь задумался, потом изобрел следующий вопрос:
— В столовой были какие-нибудь украшения?
— Да… Э-э… Нет.
— Нет? Никаких украшений?
— Никаких.
— А, чтоб вас! Вам не кажется, что это странно? Подумайте!
Юноша добросовестно задумался; секретарь, волнуясь, ждал. Наконец бедняга поднял на него унылый взор и отрицательно покачал головой.
— Думайте!.. Думайте же! — вскричал майор в неописуемом волнении и вновь наполнил стаканы.
— Как же так, — сказал секретарь, — даже картины не было?
— О, разумеется! Но ведь вы сказали «украшение».
— Уф! А что говорил ваш отец об этой картине?
Вновь лицо юноши залил румянец. Он молчал.
— Говорите же, — сказал секретарь.
— Говорите! — вскричал майор и дрожащей рукой пролил больше водки на пол, чем налил в стаканы.
— Я… я не могу повторить его слова, — запинаясь, произнес юноша.
— Скорее! Скорее! — воскликнул секретарь. — Ну же… не теряйте времени! Родина и свобода — или Сибирь и смерть, вот что зависит от вашего ответа!
— О, сжальтесь! Ведь он священник, и…
— Пустое! Выкладывайте поскорей, не то…
— Он говорил, что такой распродьявольской мазни и в страшном сне не увидишь.
— Спасен! — вскричал секретарь, хватая свой гвоздик и паспортный бланк. — Я удостоверяю вашу личность. Я жил в этом доме и сам написал эту картину!
— Ты спасен, мой бедный мальчик! Приди же в мои объятия! — воскликнул майор. — И будем до конца своих дней благодарны богу за то, что он создал этого художника, если только это дело Его рук!
