Запоздалые путешествия - [12]

Несмотря на все докторские степени, есть, однако же, что-то в самом процессе обработки земли, что прививает фермерам некую пасторальную наивность: «Вот Обама, – говорит фермер Джонс, – все изменит».

– А где тут майки с Обамой продают? – спрашивает турист.

– Вон там, где Махатма Ганди стоит. Видите, маленький голый старичок? Там еще ларек с сыром, у них сыр замечательный – овечий с крапивой. А дальше добровольцы с бездомными собаками на усыновление. Между сыром и собаками Обамой торгуют.

Собаки улыбаются, покупатели улыбаются, продавцы улыбаются, младенцы улыбаются в колясках. Сияет солнце.

Счастливые улыбки местных жителей принято считать фальшивыми или прямо-таки дебильными. Это не совсем так. Вообще-то люди тут улыбаются, чтобы поддержать друг друга, проявить вежливость и доброжелательность к встречному или просто потому, что жизнь, несмотря ни на что, хороша, особенно на рынке.

Посмотрите, например, на редиску. Она разложена по цвету: от белой к светло-розовой, к ярко-красной, к густо-фиолетовой, как свежевыдавленные краски на палитре. Баклажаны и формой и размером напоминают гиппопотамов. Маленькие, бородавчатые, колючие огурчики тут продают, молодой чеснок-рокамболь, синюю картошку, лиловые помидоры – восстановленные высокообразованными фермерами реликтовые сорта ацтекской эпохи.

Что касается течения времени и непостоянства всего сущего, и того, что нельзя вступить дважды в ту же реку – это не относится к торговле пищевыми продуктами в этом городе, где время стоит на месте, замершее на том самом моменте, в который эмигранты покинули страну первоначального пребывания.

В некоторых местах эмигранты уж совсем барочные, маньеристские. Не просто евреи, а ливанские; не просто корейцы, а узбекские. Аргентинка, родившаяся в Риге, продает в кошерной пекарне песочное печенье, совершенно мусульманского вкуса. В гастрономе бухарцы молятся – даже не бормочут, а вовсю поют. С ремешками, с коробочками на лбу, и тут же сгущенка в банках 50-х годов, кильки, гречка, маслята, мишки на севере. А что это у вас в мешках? Сушеные лимоны. Они их кладут в плов. Кто – они? Ну, иранцы же.

А в мексиканской лавке висит плакат: «Оборудование для оживления находится за прилавком». И нарисованы на плакате подавившийся и спасающий. А рядом картинка: ацтекские боги, ведущие куда-то мертвого, – очень похоже по стилю. Также Матка Боска Гваделупска в рамочке с розами. И тут же делают фальшивые иммиграционные документы по дешевке.

Как любить этот город, которого не жалко? Как жить в языке без уменьшительных суффиксов?

Можно поехать якобы за копчушкой и гречкой, а на самом деле – за уменьшительными суффиксами, в те места, где густопсовая жизнь течет вне времени и пространства, переливается, как речка по песочку, из пустого в порожнее.

– Ленусь, солнышко, с чем пирожочки?

– С капусткой и с яблочком. Ну что, Танюсечка, как жизнь молодая?

– Ох, Ленок. Мой-то хрен моржовый опять без работы.. Кинь мне еще с вишенкой и с грибочками.

И уходишь, объевшись сладкими пирожками и сладостными суффиксами.

Говорят часто: «в моей стране». Это про страну, откуда выбыли, и обычно про еду.

– В моей стране мы пекли картошку в углях… Выкапываешь молодую картошечку, разводишь костерик…

– Конечно! – умиляется собеседник. Он из Мексики, где картошку изобрели. – А зеленые бананы вы так не пекли! Никогда не пробовали? Вкусно!

– Тут нет смородины. Без смородинового листа нельзя огурчики засолить – не тот аромат…

– А папайя, а разве же тут авокадо? Разве же тут манго? В моей стране манго, его рвешь с дерева и ешь, и сок течет… Дети мои не понимают – американцы.

– И мой не понимает…

Зато мы прекрасно понимаем: и в его «моей» стране, и в моей «моей» стране на улицах в людей стреляют, полиция берет взятки, а мэры на бандитов работают. Мы оба рады, что дети не знают ни про смородиновый лист, ни про манго. И ни за какие печеные бананы мы их туда не отпустим…

В городском летнем лагере – родительский день. Родители стоят за загородкой и зовут на всех языках мира:

– Мерседес! Линь-Линь! Агнешка, Тадеуш! Светик! Йоселе, Ривка! Нассим! Ахмед! Радж! Мария-Тереза!

Бассейн весь плещется и кишит разноцветными детьми, и несется оттуда хором, на одном на наглом английском языке:

– Оставь меня в покое! Отвали! Потом!

И тогда родители поворачиваются друг к другу и начинают жаловаться:

– Ах, какие они грубые! Настоящие американцы! Ах, в моей стране, у нас в Тимбукту, в Тиране, в Ташкенте, в Тайпее, в Тмутаракани – да нас бы за такое родители бы убили!

Многие из них бежали, спасаясь от настоящего голода, от смерти. Люди пробирались сюда ночью через пустыню, на плотах через Рио Гранде, из Кубы – на автомобильных шинах. Вьетнамцы в лодках, африканцы из беженских лагерей. Представляете, как неуютно в беженском лагере ребенка растить? Ребенку уют нужен.

И вот они добрались сюда, до этого города, и смотрят теперь с гордостью, как в городском басссейне варится и кипит порожденная ими грубая, непослушная, наглая, самоуверенная американская нация.

Наши китайские, корейские, вьетнамские дети перерастают своих родителей на две головы, а ведь еще вчера, казалось бы, на их младенческих макушках дыбом вставал легкий пух иссиня-черных волос – нет ничего прелестнее макушек азиатских младенцев.