Заповедник чувств - [4]

– Зачем вам это понадобилось? – неохотно спросил я.

– Все очень просто, мой мальчик: я стар и никогда не смогу привыкнуть к этой диковинке, – он опять ткнул концом сигары в угол, где молчаливо и настороженно затаился ДС. – Моя молодость прошла до этого изобретения. Я привык говорить, что хочу и как хочу, не выискивая обтекаемых формулировок для мыслей, как приучили вас. Впрочем, вам это ничего не стоит: вы с рождения попадаете в русло Единой Системы Воспитания. Надеюсь, что при моей жизни не будет изобретен Доброжелательный Улавливатель Мыслей. Теперь-то этого наверняка не случится, дальнейший прогресс науки на Тибии невозможен.

Я чуть не выкатился из кресла. У меня начала дрыгать правая нога, и я стиснул колено руками, чтобы он не заметил моего волнения. То, что он говорил, было неслыханным святотатством. Неужели он заговорщик? Но странно: одновременно с удивлением я испытывал непостижимое шальное наслаждение от того, что слышу кощунственные слова.

– Я хочу поговорить с тобой откровенно, – продолжал он. – Готов ли ты выслушать меня?

– Готов, – выдавил я.

– Мне с первого взгляда почудилось, что в тебе сохранилась еще любознательность. Теперь это исключительно редкое качество, а было время, когда почти все были любознательны. Там, в клинике, нельзя было говорить, поэтому я и пригласил тебя за город. У нас есть немного времени: раньше чем через час аварийная команда ДС не нагрянет.

Все, что он говорил мне, в самом деле было не для посторонних ушей – не понимаю, как он вообще отважился на подобную откровенность. Если бы ДС не был расстроен магнитом, нам обоим в тот же день сделали бы прочистку мозгов, а то и вовсе поместили бы в изолятор для людей с дефектами центральных извилин. Чтобы выпрямить их, потребовался бы двухгодичный курс обработки внушением.

– В недавнее историческое время, когда наша планета не была еще отделена от других миров гравитационным занавесом и Человечество свободно общалось с иными мирами, обменивалось идеями – люди Тибии ничем не отличались от прочих разумных обитателей вселенной. Я имею в виду, – пояснил Тресбли, – не внешние признаки: форму черепа, конституцию, состав крови и тканей, – а прежде всего, внутренние потенциальные возможности к дальнейшему совершенствованию, способность познавать объективные законы…

Почти все, что он говорил, я знал и прежде, со школьной скамьи и из программы Ежевечерних Уроков Просвещения, которые включались в энергетиче скую сеть и поступали в мозг принудительно – это способствовало небывалой сплоченности и единодушию тибианцев. Только в словах Тресбли, а больше в интонациях голоса, заключалось какое-то преступное инакомыслие. Я, например, отлично знал, что установление гравитационного барьера способствовало мощному расцвету творческих сил тибианцев – прежде эти силы растрачивались на пустую полемику с инопланетными жителями, погрязшими в тлетворном непонимании всего передового, что давала им Тибия.

А Тресбли про все это выразился иначе:

– С тех пор как установили поглощающий занавес, мы, тибианцы, разучились думать – всякий ум, не знающий противодействия, обречен на отупление. Пришлось ввести принудительные уроки: мысли напихивают в наши мозги, как пищу в желудок откармливаемых гусей. Даже чувства и те пришлось прививать машинным методом.

И это я знал без него. Для того чтобы каждый человек мог ощущать всю полноту счастья, которое дала нам эра Благоденствия, проводилась прививка обязательных чувств: любовь к Тибии, бесконечная благодарность Эбергу Линду за все, что он сделал, гордость за любимую планету – лучшую из планет Вселенной.

– А в прежние времена чувства возникали сами собою. Среди них были и такие, о которых теперь ничего не известно, например, страх.

– Чувство, принижающее человека до урэвня животного, – подсказал я. – Ну, так и хорошо, что его не стало. Есть о чем жалеть!

– Тут-то и заключен парадокс, – возразил Тресбли. – Сам по себе страх – чувство унизительное, но в том лишь случае, когда человек поддается страху. Если же он вступал в борьбу и выходил победителем над своей трусостью, он возвеличивал себя – это давало ощущение гордости.

– Но ведь, как любой житель Тибии, я имею право гордиться тем, что родился на нашей планете.

– Имеешь право, – согласился Тресбли с еле уловимой усмешкой. – Но знаешь ли ты, что такое гордость?

– Гордость это… – я подыскивал достойные слова, чтобы, наконец, дать ему отпор. Он позволил себе усмехнуться над самым святым чувством. Но у меня это была всего лишь мгновенная вспышка: уже в следующую секунду мне не хотелось ничего доказывать – гораздо интересней было слушать его.

– Не в том беда, что человечество утратило страх – опасно другое: вместе со страхом отмерли и остальные чувства, потому что все стало даваться без усилия, без внутренней борьбы с самим собою исчезли мужество и отвага.

"Что он говорит, что он говорит, – лихорадочно проносилось у меня в мозгу. – Ведь с установлением ВСБ на планете повысилось число героических поступков. Вскоре было даже официально объявлено, что решительно все тибианцы герои. Планета мужественных!"