Заповедь любви - [53]

Тот перекрестил склоненную перед ним голову и, торопливо схватив руку отца Константина, склонил в свою очередь голову перед ним:

– Прости и ты меня: вспылил как спичка – бес попутал.

Они обнялись и долго стояли так, хлопая друг друга ладошками по спинам.

Возлюби врага своего

Ночь я напросился спать на сеновале вместе со старшими детьми. Зарывшись в пахучее сено и помолившись, уснул моментально.

Утром, едва забрезжил рассвет, прихватив полотенце, побежал на берег Латки, скинул одежду, прыгнул с разбегу в речку. Она оказалась неглубокой, а вода в ней обжигающе холодной. Осенив себя крестным знаменем, присел на колени, окунулся, и тут рядом со мной в воду влетел невесть откуда взявшийся отец Николай. Погрузившись с головой и тут же распрямившись в полный рост, он обрушил на меня ураган брызг. Я, не желая оставаться в долгу, работая руками как мельница, направил в его сторону целую Ниагару искрящихся струй. Он атаковал меня. После непродолжительной борьбы мы оба, ухватив друг друга за голые торсы, упали в воду. Потом, смеясь, выбрались на берег, растерлись полотенцами, накинули одежду. Отец Николай предложил для согрева бежать наперегонки к церковной сторожке. Я согласился.

К своему стыду, несмотря на разницу в возрасте, я не смог составить ему достойной конкуренции. Он прибежал первым, опередив меня метров на двадцать и, распахнув дверь сторожки, пригласил:

– Заходи.

Я, почти падая от усталости, переступил порог и, расслабившись всем телом, прислонился к дверному косяку. Где-то на окраине села прозвучал пастуший рожок.

Отец Николай зашел следом за мной. Прикрыв дверь, громко крикнул вглубь:

– Савельич, пастух коров собирает, а ты все дрыхнешь.

В глубине сторожки затеплилась свеча, и перед нами предстало сонное, изборожденное глубокими морщинами лицо столетнего деда в белой домотканой рубахе навыпуск, с окладистой под цвет рубахи бородой.

– Прости, батюшка, сию минуту задремал, – начал было он оправдываться.

– Не переживай. Ты солдат справный, – прервал его оправдания отец Николай и предложил: – Сходи-ка до дому, проведай своих. К семи вернешься – откроешь церковь.

Старик поставил подсвечник с горящей свечой на высокий треножный столик возле узкого окна, поклонился нам в пояс и, нахлобучив на голову матерчатый картуз, молча с достоинством вышел из сторожки.

Мы прошли вглубь, открыли занавески на окнах, впустили свет, раздули самоварчик.

– Отец Константин, перед тем как уехать к себе, рассказал одну удивительную вещь, – присаживаясь на табурет и подвигая мне напротив себя другой, сказал отец Николай.

– А что такое? – забеспокоился я.

– Да ты присядь сначала.

Я присел на предложенный мне табурет.

– Вчера, когда мы с ним в пылу спора уже готовились друг другу глотки перегрызть, он мельком взглянул в твою сторону и увидел над твоей головой золотой нимб, а затем текущие по твоим щекам слезы.

– Надо мной – нимб???

– Так он сказал. И одновременно он услышал женский голос, призывающий к прекращению словесной баталии.

– Я ничего не говорил, не плакал и нимба над головой не чувствовал. Мне больно было видеть, как вы топите друг друга водопадами слов, вместо того чтобы «дать слово» тишине.

– Ты молился за нас?

– Да, когда я бессилен кому-либо помочь, то обращаюсь за поддержкой к Богородице.

– И, похоже, Она тебя слышит, – констатировал отец Николай, помолчал, пристально вглядываясь в мое лицо сквозь сноп солнечных лучей, струящихся через узкое окошко почти параллельно полу, потом в раздумье, как бы еще не окончательно утвердившись в пришедшей ему на ум мысли, произнес: – Богоматерь благоволит к тем, кто чист в помыслах, кто ощущает в каждой мятущейся душе боль Ее Сына как свою собственную боль.

Я молчал.

– Ты не возражаешь, если я поделюсь с тобой кое-какими мыслями? – спросил он.

– Почту за честь.

– Видишь ли, чистота души – нежная штука, ее легко утратить. Человек привык чистить свой дом, свои одежды, умывать по утрам лицо, но о самом главном – о чистоте души – редко кто задумывается. Душа, чтобы оставаться чистой, требует очень тщательного и нежного ухода.

Да, ее очищают исповеди, причащения святых даров, пост, молитвы, благие дела. Но этого мало – стоит уму зацепиться за мирское: будь то страсть к женщине, славе, почестям, деньгам, или за обиду, ревность, и душа покрывается налетом. Она уже не сияет чистотой.

Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Пожалуй, да.

– Например, если человек возгордится сияющим над его головой нимбом, это будет верным признаком того, что нимба над ним уже нет. Согласен?

– Да.

– Чистая душа может быть только у обыкновенных людей. Те, кто считают себя необыкновенными, превосходящими других, теряют естественность, а значит, и чистоту. Ты вчера говорил о необходимости подниматься в отношениях с людьми над религиозными перегородками и тут же возвел новую перегородку, еще более высокую. Ты разделил людей на добрых, назвав их единоверцами, и на злых, иноверцев. Себя ты, естественно, причислил к элитному сословию добрых. Улавливаешь?

– Да, тут есть какая-то неправда.

– Поэтому я и затеял этот разговор. Смотри, ведь зло никогда не бывает всеобъемлющим, непобедимым, но и добро далеко от постоянства. Бывает так, что друзья предают, а бывшие враги протягивают руку помощи. Разве можно на людях ставить клеймо: этот хороший, тот плохой? Мы все меняемся со временем не только внешне, но и внутренне. Меняются наши вкусы, привычки, наше окружение. Друзья, враги – понятия неустойчивые. И потом, кто возводит героев на пьедестал, как не враги? Первые русские святые Борис и Глеб прославлены благодаря их брату Святополку. Не было бы властолюбивого коварного Святополка, на Руси не было бы святых князей-страстотерпцев! Тут есть над чем задуматься, не так ли?