Заповедь - [13]

Бандит поднял винтовку, спокойно, со скрытой угрозой произнес: «Брось топор». Но мальчонка шире расставил ноги, обеими руками приподнял над головой топор, дрожа от возбуждения, закричал срывающимся голосом: «Коня не отдам!» Он дрожал от гнева и страха. Абрек уже готов был нажать на курок. Но тут подскакал главарь и закричал абреку: — Не стреляй! — приблизившись к отчаянному мальчику, он вгляделся в его лицо и произнес: — Посмотри на него. Этот не похож на батраков, — и обратился к мальчонке: — Тебе с ними в одной упряжке не выдержать. Подрастешь — возьмем тебя к себе. Хорошим абреком станешь! — и приказал банде: — Не трогать его!

Мальчуган видел, с каким сожалением отвел от него винтовку бандит, услышал его гнусавый голос: «Эх, какого коня оставляем!» Никто из абреков не осмелился ослушаться вожака.

На этом обычно заканчивали рассказ о том происшествии. Но Мурат-то сам знал, как закончилось оно. Глядя на удалявшихся всадников, он не верил своим глазам. Топор выпал из его рук, Мурат обхватил дрожащими руками шею коня. Плечи вздрогнули от рыданий...

— Так и сказал: «Возьмем тебя к себе»?! — уставился горящими глазами на Мурата Таймураз. — Ух ты! Самих абреков мужеством поразил! — от восхищения он зацокал языком. — Да ты, Мурат, меня не слушаешь! — воскликнул Таймураз и, проследив за взглядом Мурата, увидел Зарему, которая, прикрываясь концом платка, выпорхнула со двора Дзуговых.

Проходя мимо дома Тотикоевых, девушка посмотрела во двор, заполненный молодыми горцами. Взгляды Мурата и Заремы на мгновение встретились. Но и этого было достаточно, чтобы у Мурата что-то оборвалось в груди, защемило, и по всему телу разлилась пьянящая радость.

— Скажи, а девушки тебя любят? — спросил, усмехнувшись, Таймураз.

Вопрос смутил Мурата. Он и сам не знал, любят ли его девушки или нет, потому что и видел-то их на расстоянии, чаще всего на танцах, и ни разу еще не оставался ни с одной наедине. Но Мурат не был бы Муратом, если бы не нашелся:

— Не жалуюсь!

— Ух ты! — хлопнул его по спине Таймураз. — Ты станешь мне другом, — и задышал прямо в ухо: — Я в Ардоне заприметил домик. Сестры... Одни... Ну и девушки! — он чмокнул губами. — Я тебя с собой возьму... Оседлаем лучших коней из нашего табуна и махнем на денек-другой... Мою, старшую, звать Вика, а тебе отдам Наташу, — шепнул Таймураз.

— Как отдашь? Не сестра же твоя!

— Да если она не покорится такому джигиту, как ты, быть ей девой всю жизнь! — возмутился Таймураз...

Дзамболат видел, как Таймураз склонился к Мурату и что-то прошептал, смутив его. Отец убедился, что Мурат заслужил доверие молодого горца. Это хороший признак...

Глава 3

Была у дяди Мурата привычка, которую я терпеть не мог. Шаги у него были тихие, осторожные, точно по тылам врага брел, и появлялся он всегда неожиданно, когда его совсем не ждешь: играю ли, а позже, когда пошел в школу, корплю ли над домашними заданиями, пытаясь разобраться в хитростях арифметической задачи, ерзаю на табуретке, тяжко соплю и не замечаю, что он уже давно стоит за моей спиной...

Однажды вкрадчиво спросил:

— Устал, племянничек, водить карандашом по бумаге? Оторвись, потолкуем просто так... Зря обижаешься, замечая мой взгляд на себе. Всматриваюсь в тебя, а вижу себя. Младшие — зеркало, в котором отражается то, что посеяли старшие. Человек никогда не должен, не имеет права забывать, что он уже счастливчик, что родился, и должен жить по совести и справедливости... Жаль, что у многих память плохая...

— Девичья, — поддакнул я.

— Девичья, — повторил он, словно языком лизнул слово, нащупывая, как оно на вкус, и внезапно глаза его озорно блеснули, выдав жадное любопытство. — А ты уже присмотрел себе девушку? — и снисходительно усмехнулся. — Ладно, не красней, об этом не стану допытываться... А спросил, потому что знать желаю: когда у нынешней молодежи это чувство возникает... Меня как раз в твои годы поймало в свои сети... Внезапно, точно кто-то выстрелил в меня пулей, щедро отравленной ядом. Вчера еще я на девичьи косы и смотреть не желал, а сегодня вдруг стал ловить себя на том, что гляжу на них с затаенной, сладостной тревогой... И виной тому она, певунья...

— Зарема? — подсказал я.

— Вот видишь, и ты уже наслышан, — упрекнул он, но горечи в его голосе я не уловил. — Чего скрывать? Она, конечно... С той самой встречи, как увидел ее на склоне горы, днем и ночью ее жгучие глаза преследовали меня. Под ее взглядом я казался себе неловким. От мысли, что смешон, ноги деревенели, я не знал, куда деть свои широкие, мозолистые руки, и цепко хватался за кинжал, до боли стискивая рукоятку... У тебя уже так бывало, племянник?.. Ложась спать, я молился, чтобы увидеть ее во сне. Просыпался с мыслью, что, хорошенько постаравшись, сумею встретить ее...

Где можно было в наше время увидеть полюбившуюся тебе девушку? На чьей-нибудь свадьбе, куда собирался весь аул, в группе стеснительных, столпившихся в углу двора будущих невест, да еще, пожалуй, рано утром у реки, куда она направлялась с подругами и кувшином на плече, — больше негде, потому что домочадцы скрывали своих красавиц от чужого взгляда... Я чуть свет пробирался сквозь густые заросли кустарника, распластавшегося на склоне горы, к месту, откуда хорошо просматривался валун, примостившийся на самом берегу речки... Я стыдил себя, убеждал, что девушка еще молода — ей не было шестнадцати, — но меня влекло к этой большеглазой девчонке, которая и ходит-то по аулу не так, как другие горянки, — те семенили, словно мыши, тихо-тихо по обочине дороги, стараясь, чтобы никто не посмотрел в их сторону, не заметил. Нет, Зарема шла по аулу не пряча лица в платок, она летела так, что косы развевались по ветру. И в глаза смотрела смело, с вызовом, предостерегая: не задевай — хуже будет...