Записные книжки - [83]

1933

Монтсеррат. Он подобен суровой и сложной поэме поэта, понуждающего свой стих к необычной гармонии и преодолевающего сопротивление формы в стремлении передать многозначную мощь и красоту мысли, которую не выразишь словами.

* * *

Сарагоса. Часовню скудно освещают алтарные свечи, на ступенях алтаря преклонили колени две-три женщины и мужчина. Над алтарем раскрашенная статуя — Христос на кресте, чуть ли не в натуральную величину. Низким лбом, густыми черными волосами и небрежной черной бородкой он походит на астурийского крестьянина. В темном углу часовни, поодаль от молящихся, стоит на коленях женщина, она простирает чуть расставленные руки к алтарю так, словно подносит на незримом блюде свое истерзанное сердце. У нее продолговатое, гладкое без морщин лицо, большие глаза обращены к статуе Христа над алтарем. Ее поза — поза молитвенницы, беспомощной и беззащитной, взывающей о помощи в смятении и горе, — пробуждает сострадание. Кажется, она не понимает, за что ей ниспосланы такие муки. Я решил, что она молит не за себя, а за кого-то из близких. За кого: смертельно больного ребенка, мужа, любовника в тюрьме или ссылке? Она оставалась до странности неподвижной, ее немигающий взгляд был прикован к лицу умирающего Христа. Но молилась она не тому, кто смертью смерть попрал, и чье изображение — лишь грубый символ, пламенные молитвы она в буквальном смысле возносила жутковатой реалистической статуе, творению рук человеческих. Глаза ее говорили о безраздельном повиновении, подчинении воле Божией и вместе с тем о неколебимой, пламенной вере в то, что деревянная статуя поможет — удалось бы только тронуть деревянное сердце в деревянном теле. Вера озаряла ее лицо сиянием.

* * *

О Мурильо почти нечего сказать (разве только, что он не так плох, как Вальдес Леаль), кроме того, что его картинами очень хорошо обставлять храмы. Со всех других точек зрения они не представляют никакого интереса. У него недурная композиция, нежные, ласкающие глаз тона; он точен, чувствителен, изящен и поверхностен. И при всем при том, в картинах Мурильо, когда они, скудно освещенные, великолепно обрамленные, висят в тех местах, для которых и предназначены — скажем, в часовне, своими роскошными красками отлично их оттеняющей, — нельзя не согласиться, что в них что-то есть. Они созвучны лихорадочной болезненной набожности испанцев — оборотной стороне их буйства, грубости и жестокости. Созвучны способности среднего испанца легко пустить слезу, мимолетно восхититься хорошенькой девушкой, его любви к детям, его суеверной отзывчивости.

* * *

«Селестина». Она читается увлекательно, но сегодня уже не может взволновать. Важна лишь как памятник литературы. «Селестина», по всей видимости, предшественница и плутовского романа, и испанской драмы. Кое-какие из ее персонажей повторили и развили многие более поздние авторы. Однако литературоведы преувеличивают ее значение — называть «Селестину» великим произведением нелепо. Сюжет в ней дурацкий. Диалоги хвалят за естественность, и они, не приходится отрицать, написаны живым, сочным языком, однако все без исключения персонажи говорят одинаково, уснащают свою речь пословицами — этим проклятием испанской литературы, ими злоупотреблял и сам Сервантес. Юмор строится на одном приеме: в уста главного и самого живого персонажа трагикомедии, старой сводни, вкладываются нравственные максимы. Но этот прием даже улыбку вызывает крайне редко. Он может развеселить лишь очень смешливого человека. Кое-какие сцены отличают живость и достоверность. Они вполне приемлемы, но увлечь никак не могут. Хотя в трагикомедии речь идет о любви молодого дворянина к высокородной девице, и все только и делают, что говорят об их неистовой страсти, они от первой до последней страницы не обнаруживают ни малейших признаков чувства. В этой любовной истории любовь отсутствует. И при том — вот незадача! — Калисто — балбес, а Мелибея — слабоумная; однако, несмотря на это, утрет нос любому синему чулку: вне себя от горя после смерти возлюбленного, она — перед тем, как броситься с башни — пространно рассуждает, подражая Плутарху, о людском непостоянстве, приводя примеры из античной литературы. Слава «Селести-ны» объясняется своевременностью ее появления, а не художественным совершенством.

* * *

Севилья. За городом, под вечер, с неба струится такой же золотистый свет, какой исходит от святых на полотнах Мури-льо, а белые облачка на горизонте походят на херувимов, окружающих Богоматерь во славе ее.

* * *

Толпа на бое быков. В раскаленном воздухе порхают тысячи разноцветных вееров; впечатление такое, точно на свет разом народился целый рой бабочек.

* * *

Вальдес Леаль. Гладкопись. Размашистый, но нечеткий рисунок крайне невыразителен. Картина напоминает фотографию не в фокусе. Люди кажутся бескостными. У Вальдес Леаля нет дара композиции, его картины плохо построены; кажется, что эти огромные полотна заполнены наобум. Цвет тусклый, неестественный. Ему не откажешь в фантазии, но фантазия его — нелепая утрированная фантазия контрреформации.

* * *

Андалузия. Луна привалилась к небу, как клоун с запудренным добела лицом к стене цирка.