Записки ящикового еврея. Книга вторая. Ленинград. Физмех политехнического - [13]
Защита прошла вроде бы успешно, так как декан после произнесенной на латыни заключительной речи с оценкой работы пожал руку Иоффе. В гимназиях Йоффе не учился и слов «Summa cum laude» не понял. Рентген не мог поверить, что Иоффе не знал латыни и порядка присуждения степеней, и поэтому оценка «с наивысшей похвалой» не произвела на него впечатления на защите – а ведь ее присудили впервые за двадцать лет[13].
На следующий год диссертацию напечатали (как и до сих пор печатают в Германии все докторские диссертации за счет диссертанта) – это была его первая печатная работа. А Рентген продолжал исследовать упругое последействие в кристаллах до конца жизни, это осталось единственной его научной работой.
Четыре года в Мюнхенском университете сформировали Иоффе как физика-экспериментатора; у него появилось много друзей и коллег среди европейских физиков.
Иоффе имел все данные, чтобы стать теоретиком: высоко развитое логическое мышление, большие математические способности, умение обобщать и сводить в единое целое разрозненные факты. Однако Рентген привил ему любовь к эксперименту, к физической лаборатории с присущей ей спецификой. И Иоффе стал экспериментатором. Тем не менее, он был антиподом Рентгену. Методом работы Рентгена был последовательный формализм, отрицавший изучение механизма явлений. Он придавал значение лишь фактам, а не их объяснению. Последняя его работа с опытным материалом заняла целую книжку «Анналов» в двести страниц. Иоффе же в расхождении результатов экспериментов с теорией усматривал не тупик, а базу для создания новой, более правильной теории.
На этой почве между мэтром и ассистентом возникали конфликты. Но Рентген был толерантным человеком и ценил энтузиазм и непредвзятость Иоффе. Их отношения переросли в дружбу, продолжавшуюся до самой смерти Рентгена.
Считают [Сом.64], что в 1906 году Рентген предложил Иоффе должность профессора Мюнхенского университета. Но Иоффе, якобы из патриотических соображений, отказался.
Думаю, такого предложения не было>К57. Скорее всего, Иоффе хотел самостоятельности. За год или два до этого его товарищ по Роменскому реальному училищу Степан Тимошенко>К57, старший лаборант петербургского Политехнического, приехал в Мюнхен послушать лекции профессора Фёппля и посоветовал Иоффе устроиться в Политехник, имеющий современную физическую лабораторию. Иоффе уехал в Петербург.
Но в Петербурге его никто не ждал. Все-таки Иоффе удалось устроиться на вакантное место лаборанта[14] на кафедру физики в Политехник. Приняли его не в штат, а по вольному найму. Через год В.В. Скобельцын оценил лаборанта и ходатайствовал о зачислении его в штат «на должность сверхштатного старшего лаборанта». С апреля 1908 года Иоффе повысили. Это было кстати, так как Иоффе в этом году женился на В.А. Кравцовой, ставшей ему другом и помощником. Семья Веры Андреевны этому браку не радовалась (ее отец был крупным помещиком Воронежской губернии). Все как в романсе: «он был титулярный советник…»[15].
Но времена изменились, женщины уже становились эмансипированными, получали образование. Вера Андреевна вынуждена была продолжать работать – в то время она была уже зубным врачом. Иоффе не покинул иудейской веры при поступлении в Техноложку, Мюнхенский университет и Политехник. Но решил, ради женитьбы, перейти в лютеранскую веру и сочетаться браком в Финляндии (которая тогда начиналась в Куоккале – Репино). Отец отказал Вере Андреевне в поддержке и в наследстве. Только после рождения внучки и осложнений со здоровьем, мать Веры умолила отца пустить дочь с внучкой на виллу на Южном Берегу Крыма.
Вообще, отказ от веры и атеизм приводили к серьезным последствиям – выдающийся физик-теоретик Поль Эренфест не мог найти работу в Петербурге. Мало того, что он был еврей и «австрияк», так еще и безбожник[16]. Чиновник, «затруднявшийся» выдать ему вид на жительство с недоумением спрашивал: «где же хоронить Вас прикажете – у нас и кладбищ для таких, как Вы, нет».
Иоффе был плотно занят преподавательской работой и перед ним возник вопрос, что делать, чтобы остаться исследователем. Он пошел по понятному пути – продолжил исследование электрических свойств диэлектрических кристаллов.
Физика, как наука, тогда в России практически не существовала. Она являлась предметом преподавания, и были даже хорошие преподаватели. Пятитомный учебник Хвольсона (будущего Героя труда) переводили на европейские языки (кроме английского) и по нему учился Энрико Ферми. Известным в Европе физиком, измерившим давление света, был только П.Н. Лебедев. Умов и Эйхенвальд имели неплохие результаты, но посвятили себя преподаванию, как и практически все остальные профессора, занимавшиеся исследованиями или повторением зарубежных опытов только во время написания магистерских и докторских диссертаций.
В 1911 году из Московского университете ушли, вслед за Лебедевым, все физики; они вынуждены были искать места в частных заведениях (университете Шанявского или лабораториях).
Знак Героя Труда Хвольсона
В Петербурге физика была задавлена еще раньше. Когда Иоффе изложил профессору университета и директору физического института при нем И.И. Боргману планы своих работ, относящихся к исследованию электрических свойств кристаллов, тот, убедившись, что такие работы нигде не проводились и не проводятся, воскликнул: «Что за самомнение у Вас, молодой человек! Нам нечего пытаться искать новое: было бы уже очень хорошо, если бы мы могли воспроизвести в нашей стране измерения, сделанные за границей!».
