Записки Якова Литтнера из подземелья - [9]

Настроение в Праге подавленное. Люди, которых я прошу помочь мне остаться здесь на более долгий срок, сами подумывают об отъезде. Многие смотрят на меня как на идиота из-за того, что я решил бежать именно к ним. Они не могут даже представить себе, насколько мала была для меня возможность выбирать свое будущее. Слухи усиливаются, и 14 марта город, похоже, начинает охватывать паника. Все ждут вторжения Гитлера. В моем отеле вечером никто не ложится спать. В пять часов утра слухи становятся фактом — немцы заняли Прагу.

Мы пошли на Вацлавскую площадь. Она была темной от множества униформ, местные немцы махали флажками со свастикой и с невероятным восторгом приветствовали немецкие войска. Мне бросились в глаза воинственно настроенные штатские в белых чулках, и мне сказали, что белые чулки уже давно являются тайным, но всем известным знаком национал-социалистов среди здешних немцев. В выходящих на площадь улицах толпятся чехи — словно потерявшиеся дети. С одной стороны слышатся грохот марширующих сапог и крики «хайль!», с другой — с трудом сдерживаемые рыдания. Вот еще один великий день, исторический день! Но поскольку я не принадлежу к числу победителей и не ослеплен победой, я хочу быть как тот фарисей во храме: «Боже! Благодарю тебя, что я не таков, как прочие люди». Чехословацкое государство рухнуло. Последствия не может предугадать никто. Германия нарушила Мюнхенское соглашение и бросила вызов державам, подписавшим его. Быть может, Германия сделала сегодня первый большой шаг навстречу еще неизвестной судьбе. Кто сеет ветер, пожнет бурю! Возвратившись в отель, я обнаруживаю, что он занят. В нем царят новые господа — в коричневой униформе. Номера необходимо освободить до трех часов дня. Я собираю чемодан и отправляюсь на вокзал. Да и куда я пойду, беженец, как не на вокзал, а потом все дальше и дальше — как Вечный жид!

Переполненный поезд до Остравы все еще стоял на вокзале. Говорили, что поезд пойдет дальше в Польшу, и именно поэтому он был так переполнен. Действительно ли он туда пойдет, не знал никто. Пассажиры надеялись на это. Пассажиры были евреями, которые достаточно читали и слышали о Третьем рейхе, чтобы бежать от него, когда он пришел к ним. Они связывали с Польшей невероятные надежды. Но пока что казалось, будто мы навсегда останемся с нашим поездом на пражском вокзале. Вокзал был занят немецкими войсками. На всех путях стояли часовые. Наконец, когда уже начало темнеть, поезд тронулся. Немецким часовым не было до нас дела. Они стояли неподвижно, в касках, с винтовками в руках. Они как будто ожидали чего-то, неизвестно только, чего именно. Быть может, они ожидали героической смерти. Но Прага была взята без боя.

Ночью мы пересекли польскую границу. Многие из наших евреев громко молились. Они благодарили Бога за свое спасение. Они запели псалмы. Но разве Польша — земля обетованная?

Польша — не земля обетованная. Волею судеб это страна, чей паспорт мне выдан, моя родина, которую я никогда не видел, и это порядком осложняет мою жизнь здесь. Уже первый полицейский, пришедший поутру проверять маленькую, дешевую гостиницу, был раздосадован тем, что я не понимал его, и, показывая на мой польский паспорт, он выражал недовольство по поводу того, что я говорю по-немецки. К сожалению, я не говорю по-польски. Полицейский оказался националистом — он обошелся со мной плохо. Подобные происшествия могли пошатнуть мою веру в человечество и заставить меня поверить в расовую бредятину Гитлера. Тогда для еврея, не имеющего своего собственного национального государства, оставалась бы только одна цель и одно спасение: сионистское государство. Я думал когда-то, что мы все это преодолели, и стремление на землю обетованную через новый, еврейский национализм казалось мне регрессом, потому что при добрых людях вся земля могла бы быть землей обетованной. Добрые вымирают. Земля обетованная далеко. Мы живем в мрачном столетии.

Случай, судьба, счастье, несчастье — не знаю, как все это назвать, — меня носило по стране, и что-то привело меня в Бельско-Бяла, город, в котором проживало очень много евреев, говорящих по-немецки. Евреи, в том числе и презираемые немецкими евреями их восточные соплеменники, в Польше без разбора считаются немецкой средой и являются — или являлись — в литературе, музыке и театре самой надежной опорой немецкой культуры, хотя сегодня это звучит скорее как гротеск.

В пятницу вечером я пошел в большую синагогу. Она была заполнена до отказа. Меня потрясли торжественность и проникновенность службы, твердость веры молящихся. Внешние атрибуты большого иудейского богослужения были мне прежде чужды. К тому же среди западноевропейских евреев больше не найти такой обращенности к Богу, такой преданности вере отцов, такого упоения ритуалом молитвы. Впервые после моего изгнания из Германии я обрел чувство родины. Быть может, мои скитания, мои унижения, моя беззащитность перед случаем или судьбой — все это возвращение к истинному еврейству?

Проходит лето, жаркое, красивое лето, лето в чужой стране. Деревья цветут и приносят плоды, но это чужие деревья, чужие цветы, чужие плоды. Бежавших из Германии в Польшу евреев прозвали «у нас». «У нас» — это значит лучше, быстрее, чище, это порядок, «у нас» все работает, «у нас» все идет как надо, «у нас» — это тоска по Германии, даже по Пруссии, это Бреслау, Берлин и Мюнхен, а к тому же легкая надменность и неспособность вызвать симпатию у местных. Я тоже грежу о Мюнхене и об удобном мюнхенском быте, пока не читаю в газетах о новых проявлениях варварства в этой самой стране «у нас».