Записки Виквикского клуба (с иллюстрациями) - [4]

Мне очень хотелось заговорить с кем-нибудь из них, попробовать свой английский, но я так и не решился, лишь напряжённо вслушивался в то, о чём англичане говорили между собой. И понимал, честно говоря, с пятого на десятое. А ведь считалось, что в своём классе я по английскому языку принадлежу к лучшим ученикам.

Когда мы поднялись на положенную нам высоту и нам разрешили отстегнуть привязные ремни и курить, бортпроводница принесла маме, папе и мне — мы все трое сидели рядом — пластмассовые подносики с разной вкусной едой, а мне ещё и лимонад. Папа вяло поковырял вилкой самолётный ужин, покосился на меня и сказал маме:

— Если бы он дома за обедом так же бодро орудовал.

Больше он ничего не произнёс за весь полёт — положил вилку и заснул. Видно, действительно очень устал, готовясь к отъезду.

Дёрнув за рукав маму, смотревшую в окно, я сказал:

— Я теперь догадался — это ты тогда про Англию ругалась, да?

Мама испуганно посмотрела на соседей справа.

— Что ты болтаешь чепуху!

— Это папа — «гениальные люди», да? — не отставал я.

Она усмехнулась и щёлкнула меня по лбу, легонько, шутя.

— Оба вы у меня гениальные люди.

— А ты же не хотела с нами ехать.

— Дурачок ты, Витька, хоть и перешёл в шестой класс.

Тут я вспомнил про своё решение ни за что на свете с родителями не разговаривать. Но во-первых, было уже поздно, а во-вторых, мне что-то уже и не хотелось его выполнять. Всё-таки по такому редкому случаю, как перелёт Москва — Лондон, можно их простить в виде исключения, как любит выражаться мой классный руководитель. Как-никак, они взяли меня с собой, а могли бы оставить у бабушки не на три недели, а насовсем, до своего возвращения.

Я извлёк из раздувшегося, переполненного портфеля том Конан-Дойля, который, к счастью, успел засунуть вместе с учебниками: схватил первое, что увидел на полке про Англию. Но ведь о сыщике Холмсе можно читать снова и снова. Даже сам папа, я однажды видел, лежал на диване и читал этот же самый томик.

Погрузившись в страшный рассказ о собаке Баскервилей, я и не заметил, как мы достигли цели. Меня заставил оторваться от чтения радиоголос, сообщивший, что наш самолёт идёт на посадку и поэтому следует опять пристегнуться к креслу. Вскоре самолёт слегка подбросило — это колёса коснулись земли, — и мы опять услышали тот же голос:

— Наш самолёт приземлился в лондонском аэропорту Хитроу…

Папу не разбудил даже толчок, и я стал трясти его плечо.

— Что? Что такое? — вскинулся он, но тут же пришёл в себя. — Прилетели? Вот это я поспал!..

— И прекрасно, — сказала мама. — Ты, если не выспишься, делаешься ужасным, хоть из дому беги.

— Тэк-с, — сказал папа, — лондонская жизнь начинается с клеветнических нападок на человека с изумительным характером.

Они посмотрели друг на друга и засмеялись. Это у них всё время так: вроде бы ссорятся, а оказывается — шутят.

Попрощавшись с бортпроводницами, мы спустились по трапу и вслед за другими прошли в длинное, как коридор, помещение, где одна стена была стеклянная, а вдоль другой стояли высокие столики, похожие на трибуны. За ними сидели люди в обычной одежде.

Папа достал две зелёные книжечки. Я уже знал, что они называются «дипломатические паспорта», папа их предъявлял нашим пограничникам в Шереметьеве. Один паспорт он протянул маме, в нём была вклеена и моя фотография.

— Пап, это кто такие? — указал я на столики-трибуны.

— Хотя бы здесь не тычь пальцем, — успела мама первой.

— Вот именно, — поддержал папа. — А это английские пограничники, проверяют, есть ли в паспортах визы — разрешение на въезд в страну.

— Пограничники должны быть в форме, — усомнился я.

— Ты же знаешь, у англичан все наоборот, — отшутился папа. — Они и ездят не по правой, а по левой стороне.

Подошла наша очередь, и совсем молодой рыжеватый английский пограничник, проглядев наши документы, улыбнулся и сказал что-то. Папа, ответив ему, перевёл его слова, означавшие: «Добро пожаловать в Великобританию. Я надеюсь, что ваше пребывание здесь будет приятным».

Я окончательно убедился, что одно дело говорить по-английски на уроке со своим учителем и другое — с природным англичанином. Зря я надеялся, что приеду и сразу начну болтать с кем угодно и о чём угодно. В вежливом приветствии пограничника я уловил лишь отдельные слова, а уж вроде бы самая простая фраза.

Затем мы попали в большой зал, в котором у стены медленно крутилась низенькая металлическая карусель. Пока я её разглядывал, из окна в стене у самого пола на карусель начали выползать чемоданы. Пассажиры находили среди них свои и снимали их, чтобы отнести в дальний конец зала, где люди в чёрной форме, похожей на морскую, осматривали багаж вновь прибывших. Значит, таможенники у них здесь, как и у нас, носят форму, только другого цвета.

Неожиданно кто-то окликнул:

— Товарищ Лалетин?

Мы дружно обернулись и увидели невысокого, довольно полного черноволосого мужчину с усиками на круглом лице. Он пожал папину руку и представился:

— Тарасюк Глеб Назарович. Добро пожаловать в Лондон. Если не ошибаюсь, Виктор Иванович? Очень приятно. Будем, стало быть, вместе трудиться. Даже, между прочим, в одной комнате.