Записки Видока - [62]
Часть первая
Итак, мы в 1835 или в 1836 году. Три часа утра. В дверь раздается звонок. «Что за черт?» — проносится у меня в голове.
— Кто там? — спрашиваю я.
— Друг, желающий немедленно поговорить с вами, — слышу я в ответ.
— Похоже, — говорю я себе, — этому другу не спится. Ну что ж, посмотрим, кто там…
Я открываю дверь и вижу перед собой трех господ, один из которых, опоясанный трехцветным шарфом, заявляет:
— Я — комиссар полиции. Господин N. — это вы?
— Да, сударь.
— В таком случае, согласно имеющемуся у меня предписанию, я должен вас арестовать. Прошу вас проследовать за мной.
— Могу ли я узнать, за что?..
— Вот, читайте.
Меня обвиняли в заговоре против государства. Что я мог на это ответить? Я быстро оделся; под ворчание привратника мы спустились по лестнице. У ворот нас ожидал фиакр. По пути к префектуре никто не проронил ни слова. Мы прибыли в присутственное место. Закончив с освидетельствованием, меня препроводили в Депо. Между тем рассвело. После обыска и еще некоторых формальностей я вошел в большое помещение, где уже находилось несколько человек. Их только что подняли с походных постелей, чтобы подмести и убрать это милое местечко, служащее то дортуаром[22], то столовой, то рекреационной залой. Я осматриваюсь, и меня поражает сделанная огромными буквами надпись: «Смерть изменникам!»
Для верности рассказа мне порой придется прибегать к словам арго, поэтому я считаю нелишним объяснить их значение. Это наречие впервые появилось в городе Туре, где, впрочем, французский язык всегда отличался чистотой, так что происхождение это довольно странно. Один французский король приказал проводить ежегодные ярмарки в этом городе, и мясники, чтобы выиграть торг, изобрели своего рода тайную лигу и специальный язык, откуда и произошло арго; это придумка воров и мошенников, так хорошо описанных Виктором Гюго. По мере появления в тексте этих странных выражений я буду объяснять их; в них заключена невероятная экспрессия и даже поэзия.
Под надписью «Смерть изменникам!» крест-накрест были изображены два кинжала, а ниже — шила, или инструментарий воров: так называемый классический ломик — нечто вроде рычага, без которого не обойтись при краже со взломом; отмычка — не что иное, как фальшивый ключ.
Едва я вступил в Депо, как ко мне подошли двое его обитателей — один маленький, худой, но коренастый, а другой — гигант, но на вид весьма благодушный и сдержанный. Это были старший и его помощник.
— Вам, конечно, известен обычай этого места? — ласково спросил меня первый.
— Вы о плате за вступление? — уточнил я.
Гигант все это время молчал и только одобрительно улыбался.
Я смекнул, в чем дело, и поспешил принести дань. В ту же минуту как по волшебству появились два литра вина, которые в мгновение ока были выпиты за мое здоровье — понятное дело, без меня. После этого старший, провозгласив свои права и привилегии, любезно обратился ко мне:
— Теперь, монсеньор, вы здесь свой. Если у вас вдруг что-нибудь пропадет, просто скажите мне, и все мигом найдется. Не хотите ли написать родным? Перья и чернила к вашим услугам. Пожалуй, я даже могу написать за вас.
Одним словом, он был весьма любезен. Старший этот был не кто иной, как знаменитый Авриль — главный сообщник Ласенера; его помощник, гигант, — некто Жермен, который задумал и организовал убийство несчастного Шардона.
Пока я писал матери, в наших стенах появился кучер, осужденный на два дня заключения за какую-то маленькую провинность. Вновь прозвучала речь старшего с известным предложением. Кучер заупрямился.
— У меня нет ни гроша! — произнес он решительно. — Меня не проведешь!
На эту дерзкую речь старший ничего не ответил и отошел, улыбаясь как-то по-особенному. Между тем вновь прибывшего окружили и стали расспрашивать о причинах ареста. Он принялся рассказывать, и вокруг него образовался кружок. Кучера слушали с вниманием, но между тем чьи-то ловкие руки делали свое дело: сначала у бедняги исчез платок, потом табакерка, затем кожаный кошелек и даже гребешок, которым он предусмотрительно запасся. Пока он рассуждал и размахивал руками, опытные слушатели Пользовались каждым его движением. Кучер оживился, когда увидел, какой успех имел его рассказ. Чем больше смеялись слушатели, тем больше радовалось его сердце. По вдруг ему захотелось понюхать табаку, но — о, ужас! — исчезли и табакерка, и платок, и кошелек!
Его неудачу встретил взрыв хохота. Кучер бросился к старшему и потребовал вернуть ему деньги.
— Деньги! — повторил Авриль. — Да вы же сами сказали, что у вас их нет! Как они могли пропасть?
Вызвали сторожа, но все в один голос твердили, что у кучера не было при себе денег и что они слышали, как он признался в этом старшине. Служитель, в этом деле человек опытный, ушел, пожав плечами. Едва он исчез за дверью, как на столе появились вино, колбаса, табак и тому подобные прелести, самым красноречивым образом указывавшие на то, что кошелек кучера вовсе не был пуст.
Новые заключенные поступали один за другим, им объясняли все то же самое; они платили все ту же дань, а за ней следовало пиршество. Но вот один из вновь прибывших заартачился. Его одежда указывала на достаток. За это его тут же окрестили богатеем и сочли подозрительным. Не стоило ему отпираться от обычной контрибуции, ибо в следующую же ночь у него украли сапоги. Заснув обутым, он проснулся без сапог, как мальчик-с-пальчик. Черт знает, как совершилось это превращение, но только наш франт имел удовольствие ходить босиком по холодным плитам тюрьмы целых два дня. «Потерянная» же вещь поступила во владение старшины. Не служит ли это доказательством того, что не следует ходить со своим уставом в чужой монастырь?
