Записки. Том II. Франция, 1916–1921 - [32]

Вот если в Петрограде будет сильная власть, и в правительстве будет порядок, т. е. создастся центр, от которого будет исходить управление страной, тогда быстрые и решительные действия (а такие возможны только по морю) против столицы имеют свое основание. Но пока Петроград источник нашей слабости, дезорганизации и анархии, зачем им прекращать эту отраву нашего государственного организма?

И трудно, и опасно, и неизвестно, что будет затем, и в политическом отношении невыгодно.

Живущим в Петрограде это представляется совсем иначе. Мы все время, не обнимая всей обстановки, дрожали и дрожим за него. Вести войну, вести и оценивать операции, и в то же время душевно быть в состоянии постоянной и непрерывной паники, естественно нельзя. На самом же деле это так. К этому состоянию прибавляется невежество людей о военном деле вообще. В этом состоянии они и творят вещи, за которые приходится краснеть от стыда. Петрограду грозит опасность от нас самих, а не от немцев, но уступка нами Рижского залива и Моонзунда непосредственно может грозить и столице и армии.

Но я лично не исключаю возможности, что через несколько недель у нас поднимется тревога за Северный фронт, и с ним вместе совершенно неосновательная тревога за столицу, и снова разгорится кутерьма.

4-IX

Занятие Шмен-де-Дам и скатов к северу от него упрочили положение французского фронта. Жаль, что не пожелали, или не могли занять и утвердиться на Сент-Гобэн. Неудачи итальянцев, вернее поражение их левее Тревизо ухудшило общее положение союзников. Прорвать французский фронт немцы в 1916 году не могли, но они путем боев и операции отбросили нас, уничтожили Румынию и теперь хотят уничтожить часть итальянской армии. Приемы и лица все те же. Исход удара против итальянской армии я предсказать не могу, ибо положение их мне не известно. Но начало скверное и ничего хорошего не предвещает. Даже если после новых ударов и дальнейшего отступления итальянцы восстановят сравнительное положение, то, не зная, в каких районах это может быть, что возьмут австро-немцы, что удержат союзники, говорить об этом теперь рано. Но общее положение поколеблено, и если наша страна и наша армия останутся не боеспособными, то для исхода общей борьбы это неблагоприятно. Французы и англичане помогают итальянцам, и Пенлеве, и Ллойд Джордж едут к Орландо в Италию.

Пусть поговорят, для борьбы это безразлично, ибо она требует действий и на себе выносит все последствия.

Снова заговорили о единстве командования всем западным фронтом. Поздновато. Я вел эти разговоры в декабре 1916 года с Лиоте, Нивелем и Хейгом, выйдя собственно говоря из пределов моих полномочий. Но все это рухнуло, ибо желали вести войну правительства. И наше правительство ведет войну и хочет одновременно править государством. У нас много голов, у врага одна голова и воля. <…>

Я не хочу быть пессимистом, но когда сравниваешь обе борющиеся стороны за все время войны, то поневоле опустишь голову, ибо выхода из создавшегося положения нет. И как все стараются найти это объединение. Собираются конференции, министры разъезжают, завтракают, а до объединения военной власти мы дожить никак не можем.

30 ноября 1917

С четверга 28 ноября в Париже заседает международная конференция{97}. В этот же день, Гертлинг произнес свою речь{98}. Рейхстаг – положение для России гибельное, для союзников грозное, для врагов наших чрезвычайно благоприятное, если только внутреннее положение Германии, Австрии и остальных, не скажу, чтобы соответствовало бы их военному, но было бы сколько-нибудь для них сносное. Даже подводная война, понемногу утихавшая по жертвам последней недели, дала подъем. События в нашем Отечестве таковы, что вера в будущее его начинает колебаться. К внутреннему разладу прибавляется внешний. Харбин, говорят, взят китайцами, Владивосток будет занят японцами. Украина, Кавказ, Бессарабия и Финляндия отделяются. Тоже проявится с Туркестаном, Сибирью и т. д.

Кто захочет, тот и провозгласит свою самостоятельность, благо Петроградские правители, в лице Ленина{99} и присланных, приглашают всех к такому отделению. Сплошной сумасшедший дом. Вместо великого, еще в недавнем, государства, в несколько месяцев могучее государство обратилось в ничто, и не от внешнего врага, а деяний умов и рук собственных сынов.

Кругом идет какое-то необузданное самоуничтожение, истребление государственных богатств: разрушение Кремля и храма святого Василия Блаженного, храма Вознесения – исторических памятников России. С Воробьевых гор тяжелой артиллерией разрушают Москву и убивают обывателей, стреляют по Киеву, убивают. Грабят Зимний Дворец, Эрмитаж, Государственный Банк, частных обывателей. И кто же это? Свои сыновья; зачем? Кто же эти сыновья? Ведь это лучшее, что должно было быть в стране – солдаты.

Что же останется делать тем, что похуже, и что Россия должна пережить от них? Но как могло это случиться, что цвет России спустился до низкого грабителя и бесчеловечного разбойника? Что могло довести нашего солдата до такой низости, о которой поколения будущего будут внимать с отвращением? Не все же русские солдаты сделались величайшими врагами своего отечества. Но как это случилось, что добродушный русский народ обратился в зверя, хуже, чем в зверя? <…>