Записки судмедэксперта - [15]

В Йемене нет ни нефти, ни газа. Да там, кроме песка, верблюдов и арабов, вообще ничего нет — страна бедная. До начала советских военных поставок с оружием у йеменцев было так себе — обе стороны мастерили противопехотные мины из чего придётся. Чаще всего это были обычные тротиловые шашки, а то и вовсе куски допотопного динамита, для увеличения поражающей способности обложенные гвоздями, болтами и гайками. Этакий самодельный аналог стандартного поражающего элемента. Ахмет помнит одно — он на такой мине подрывался. Очнулся уже в санитарной палатке. Из лечения вспоминаются давящие плотные повязки с топлёным курдючным жиром, отвар из верблюжьей колючки, верблюжье же молоко и сон. Провалялся он очень долго, но никакой операции ему не делали, да и ни крови, ни растворов не переливали. Даже антибиотиков никаких не давали. Всё само зажило по воле Аллаха. Потом Ахмет «окончательно выздоровел» и поехал учиться на военного врача, правда бегать ему всё ещё несколько тяжеловато… Теперь он понимает почему — в его сердце болт остался, за который он слёзно просит русских врачей, чтобы вытащили. Да продлит Аллах годы их жизни и наполнит их дома достатком! Падджялуйста!

Операцию провёл сам академик Колесников. Болт извлекли, дефект межжелудочковой перегородки ушили. В ходе операции по старым рубцам определили траекторию болта. Тот попал в нижнюю часть грудной клетки со спины, слегка отрикошетив от ребра, прошил стенку правого желудочка, пробил межжелудочковую перегородку, вышел в левый желудочек, где на излёте и затормозился в самой верхушке сердца[14]. По всем канонам полевой хирургии такая рана без самой немедленной специализированной помощи гарантированно не совместима с жизнью. И не один раз, а ПЯТЬ! Почему сразу не возникло острой тампонады — смертельного состояния, когда сердце обжимается кровью, вытекшей в сердечную сорочку, и из-за этого останавливается — никто не знает. Удивительно, что этот раненый не скончался от кровопотери, а ещё вероятней от синдрома «пустого выброса», когда сердце перестаёт сокращаться, если его камеры внезапно оказываются пусты от моментального массивного излития крови. Непонятно, почему не погиб от пневмоторакса — состояния, когда грудная клетка пробита и лёгкое спадается от накопившегося вокруг него воздуха. Не ясно, каким образом он, по сути, без какого-либо лечения избежал тяжелейших инфекционных осложнений, всяких там гнойных перикардитов, плевритов да медиастенитов[15]. И совсем странно, как такая рана в сердце смогла самостоятельно зарубцеваться. Впрочем, не совсем — дырка-то между желудочками все же не зажила. И последнее чудо — как с металлическим объектом в миокарде и таким серьёзным пороком Ахмед себя нормально чувствовал?

Именно на эти вопросы академик Колесников и хотел получить ответы. Когда Ахмед поправился после операции, опять послали за переводчиком, опять принялись за расспросы, и опять ничего не узнали. Тогда переводчика отпустили, но чтобы хоть как-то скрасить научное фиаско, академик-генерал решил на худой конец блеснуть политической «правильностью»:

— Вот видите, как трудно живется трудовому народу за рубежом. Никакой медицинской помощи! Ахмед, скажи нам, ты ведь из бедняцкого сословия?

Ахмет непонимающе хлопал глазами. Академик упростил вопрос:

— Ну кем твой папа работает?

На этот раз до Ахмета дошло, о чём его спрашивают. Он вздохнул и, обречённо махнув рукой, ответил:

— Царёй!

Шестимиллионный пролежень или Голубая Эмма

В продолжение темы об уникальных инородных телах, что порой приходится «вытягивать» из человеческого организма, можно рассказать и эту историю. Однажды в клинику общей хирургии «Скорая» привезла бабулю вполне интеллигентного вида. Седенькая и сероглазая, в ней ничего не выдавало еврейку. Почти ничего. Первое, конечно, имя. Эмма Аароновна Зин… э-ээ, Зингельшмуллер, если не ошибаюсь, уж очень длинная фамилия. А второе, это старая синяя татуировка на руке. Расплывшийся от времени неровный многозначный номер — страшная отметина фашистских лагерей смерти.

Бабушка корчилась от острой боли в животе, но татуировка настолько заинтриговала врача, что тот нарушил классический порядок опроса больного и первым вопросом спросил, откуда у неё эти цифирки? Оказалось, из самого знаменитого места — из экстерминационного лагеря Аушвиц. Старший лейтенант Барашков аж подпрыгнул от любопытства. Не часто встретишь выжившего узника, ведь из шести с небольшим миллионов европейских евреев в живых остались в лучшем случае тысячи — капля в море. Ещё большей редкостью было встретить выжившего узника в России. С Восточного фронта поезда смерти мало шли, «полное и окончательное решение» обычно принималось на месте, вспомнить хотя бы киевский Бабий Яр или овраги Коростени. Потом многие из тех, кто уцелел, оказались на территории союзников и к тем же союзникам перебрались на постоянное место жительства. Америка и Британия депортировали назад к Сталину громадное количество советских военнопленных, но евреям позволяли оставаться. В общем, было чего у бабушки порасспрашивать. Но тут подошёл профессор и зелёному адъюнкту Барашкову пришлось унять свою непомерную любознательность и перевести разговор в конструктивное, то бишь медицинское, русло. Итак, Эмма Ааароновна, когда заболело, где и как, что принимали, чем хворали?