Записки старого киевлянина - [20]

К счастью, мы тогда дружили с девчонками из 48-й школы, к тому времени уже не женской, а смешанной, они сказали своим учителям, что я умен и талантлив и они за меня ручаются, и я оказался в новой школе.

1 марта 1953 года мы писали контрольную по математике, которую мне не было у кого списать. Вокруг сидели такие же математики, как я.

Вдруг раскрылась дверь класса, и вошли две не заплаканные, а зареванные женщины - директор школы и учительница украинского языка, она же парторг. Мы обомлели. Никогда и никто не видел их плачущими. Дрожащими голосами, подавляя рыдания, они сказали, что наш вождь и учитель, наш дорогой и любимый товарищ Сталин болен. Он очень болен.

У меня отлегло от сердца: сейчас нас распустят по домам и контрольную писать не будем.

Как бы не так! Учитель, тоже до глубины души потрясенный свалившимся на нас горем, сказал: «В эти дни, ребята, мы, вместе со всем советским народом, должны еще больше напрячь все свои силы и с еще большим усердием выполнять свои обязанности».

Признаться, на товарища Сталина я возлагал больше надежд.

Потом вождь умер, секретарь нашей комсомольской организации Алла Качановская бежала в Москву на его похороны, оставив маме записку, чтобы та не волновалась, «я надела две пары штанов», но была снята с поезда милицией.

Став взрослой, она все-таки уехала. Не в Москву, правда, а в Америку.

ПЕСНЮ ДРУЖБЫ ЗАПЕВАЕТ МОЛОДЕЖЬ

Полвека назад, летом 1957 года в Москве проходил шестой Всемирный фестиваль демократической молодежи и студентов. Представьте, и я там был. Правда, не делегатом, делегатами становились специально отобранные ребята, но когда Хрущев решил собрать в Москве 34 тысячи иностранцев из 131-й страны (ни до, ни после фестивали не собирали столько народу), я страшно возжелал хотя бы увидеть настоящих иностранцев, хотя бы посмотреть, какие они. Тем более что немного говорил по-французски, а в школе как-никак учил английский. До этого иностранцев я видел только в качестве немецких военнопленных.

Отправить сына в Москву - это была роскошь, которую мои родители могли себе позволить с трудом. Они на это решились, и я поехал. В Москве у нас были родственники, но после войны связь с ними утратилась. Для тети Вали и моего двоюродного брата мама передала мне старенькую фотографию дяди Гриши, в семье его называли Годик. Такой фотографии у тети Вали не было. Дядя Гриша был красным командиром, учился в Москве, там и женился. Семья очень обрадовалась, когда Годик не получил назначение на Дальний Восток, хотя, говорят, страстно того желал. Если и будет война, считали тогда все, то, конечно же, на дальнем Востоке с Японией - Халхин-Гол, Монголия, «Над Амуром тучи ходят хмуро» - все это было еще на слуху. А с Германией заключили прочный мир, за разговоры о том, что гитлеровская Германия - это коричневая чума, сажали в тюрьму, и спустя годы я прочитал у знаменитого тогда писателя Эренбурга, что в сталинских лагерях даже во время войны сидели люди, осужденные «за антигерманские настроения».

Тем не менее, война началась именно с Германией, и дядя Гриша погиб под Москвой, так и не увидев своего сына, моего двоюродного брата Игоря. Получил бы назначение на Дальний Восток, может, остался бы жив.

В московском киоске Горсправки мне без труда дали адрес тети Вали. В Киеве такие киоски тоже стояли на каждом шагу. Люди жили там, где были прописаны, и их адреса мог получить даже вор. Мне открыл дверь веселый парнишка, всеми повадками, разговором необыкновенно похожий на героя Никиты Михалкова в фильме «Доживем до понедельника». Брат мне сразу же очень понравился. Сегодня это седой отец семейства, кандидат наук, автор стихов и песен.

По дороге в Москву я познакомился с компанией таких же киевских ребят, как и я. Все мы были пламенные комсомольцы, преисполненные гордости за свою социалистическую родину, собравшую в советской столице Всемирный фестиваль демократической молодежи. Каков же был ужас моих новых друзей, когда на подъезде к Киевскому вокзалу они увидели меня в костюме и галстуке. Добро бы еще в костюме. Так ведь галстук надел, предатель, изменник родины, буржуазный космополит. Мы разругались.

С делегатами фестиваля общаться не пришлось. Делегаты участвовали в различных и многочисленных мероприятиях, времени на общение с кем попало у них не было, а подойти и заговорить с иностранцем сознательный советский юноша позволить себе не мог. Отдельные элементы, впрочем, позволяли. Какая-то девушка бросилась к иностранному делегату и насильно всунула ему в руки свой велосипед. Она, видимо, считала, что за границей велосипед - предмет роскоши. Иностранец не знал, куда девать этот подарок, но щедрая девушка убежала. Впрочем, когда у гостей стали заканчиваться деньги, они начали продавать свои вещи. Может, и велосипед был продан. Но тут вмешалась милиция. Продавцам вежливо объясняли, что у нас на улицах не торгуют, а с покупателями разговор был покруче.

Вернувшись в Киев, я много рассказывал о виденном. Девушки спрашивали, как были одеты иностранцы. Странно были одеты. На одном американце я видел рубашку в такую большую клетку, что на всю грудь приходилось полклетки. Девушки ахнули. А брюки у иностранцев узкие, трубочки. Юноши ахнули.