Записки старого киевлянина - [17]

Закончив школу и не поступив в вуз, я пошел работать в типографию, где подружился с двумя такими же оболтусами. Один из них, как и Нина, сельский хлопец, артистически рассказывал историю своей землячки, горластой бабы, которую бросил муж. Баба устроила страшный скандал, она шла по селу и орала во все горло: «Годила його, годила, мазану юшку варила, а він узяв та й покинув, паразит, щоб його об дорогу кидало!» Визгливо прокричите эти слова, и успех вам обеспечен, публика помрет со смеху.

Я не сразу понял, что такое «мазана юшка». Хлопец объяснил: в их селе так называли суп, в состав которого входило сало. В некогда изобильной Украине, где, как я слышал от одного председателя колхоза, урожай бывает либо хорошим, либо очень хорошим, так называемые «жиры» стали дефицитом.

Не хочется слыть старым брюзгой, у которого в прежние времена все было лучше. Прежде все было хуже, но две вещи я вспоминаю с улыбкой: молодость и язык. Внучка Света говорит бабушке Кате: «Во, как ты много съела». На что бабушка отвечает: «Ты тоже за ухо не клала». А моя бабушка, когда хотела что-то или кого-то раскритиковать, прибегала к выражению «Чтоб оно густо сеялось и редко всходило». Это относилось и к таким отрицательным персонажам, как заокеанские поджигатели войны и к соседке, не пожелавшей уплатить 15 копеек за общее пользование электричеством в туалете. Кстати, туалетом называли тогда красивый наряд. А то, что вы имеете в виду, называлось уборной.

От уже упомянутой девочки Нины я много раз слышал изумительное сравнение: «Довгий, як московська пісня». Это сравнение тоже было всеобъемлющим и могло относиться как к скучному разговору или бесконечной зиме, так и к хвосту или усам пресловутого кота Тимофея.

Напыщенных людей с большим самомнением, но мало чего стоящих, моя бабушка называла «гимерой-разбойник». Согласитесь, что неправильное слово «гимерой» это не совсем то, что совершенно правильное «геморрой». В этой неграмотной фразе содержался ядовитейший намек на лже-героизм обвиняемого.

Моя мать была интеллигентной женщиной и ее коробила речь тогдашней молодежи, изобиловавшая словесными блоками. Как, впрочем, и теперь. Когда мои приятели говорили, что Абраша «больной на голову, а лечит ноги», маму передергивало. Точно так же она не могла без ужаса слышать «Меня такая смехотура разобрала!» Или типично киевское «Прямо сейчас! Беру разгон с Подола!» Этот блок употреблялся в ответ на какое-нибудь унизительное предложение, например, подежурить в классе вместо другого. То есть вытирать доску, приносить мел и докладывать учителям, кого в классе нет. Любопытно, что и сегодня можно услышать эти выражения, но уже не в серьезном разговоре, а в утонченном ироническом контексте интеллектуальной беседы.

А вот что, кажется, исчезло навсегда, так это ссылка на великого русского поэта Пушкина в критические моменты жизни. «Кто будет вместо тебя дежурить? - в гневе восклицал классный руководитель, - Пушкин?» Такие слова имели огромное воспитательное значение, и в одном выпускном сочинении какой-то десятиклассник написал, что Пушкин навечно остался в памяти народной, и это видно уже из того, как наш народ-труженик укоряет лентяев: «Кто будет за тебя работать? Пушкин?»

И СНОВА ОБ ЭТОМ ЗАГАДОЧНОМ ЛУРИКЕ

Через несколько дней после того, как я рассказал в газете о загадочном слове «лурик», и даже «лурик на вате» слове, которым много лет назад двое почтенных киевлян обзывали один другого, мне позвонил Владимир Алексеевич Лысак, старый киевский обувщик, и рассказал, что лурик - это плохо сделанная, испорченная обувь. «Повесь этот лурик на елку», говорили сапожники на Подоле об «убитой» паре.

Сапожников в Киеве было много, и это были хорошие мастера. В далекие довоенные и в первые послевоенные годы состоятельные люди шили себе обувь у сапожника, а не покупали в магазине. Обувь пошитая «на заказ», может, и не всегда была красивее фабричной, но что она была удобнее, так это уж точно.

Нашей семье услуги сапожников-модельеров были не по карману, но в победный период войны, когда Красная Армия была уже на чужой территории, отец прислал нам обувь из Европы. Это была неудачная попытка. В Австрии отец купил мне красивые туфли, но, увы, они оказались девичьими. Я их ненавидел, но ничего другого носить было нечего. А маме - то ли по почте, то ли с оказией через какого-то офицера, ехавшего в Киев на побывку, или по делам - пришла посылка с несколькими парами красивых дамских туфелек. Все разных размеров, от 33-го до 40-го. Отец, как водится, забыл, какой размер носит его жена, и купил несколько пар. Подошла, конечно же, не самая красивая. Остальные долго истлевали в шкафу. Торговать туфлями мама стеснялась, а подарить оказалось некому. У подруг размер ноги был такой же, как у нее.

Летом мужчины носили парусиновые туфли, которые считались нарядными, пока к вечеру не становились серыми. Тогда парусиновые туфли чистили, точнее, мазали зубным порошком, разведенным в воде до консистенции каши. Порошок высыхал, и клубился облачком вокруг каждой туфли, зато обувь некоторое время была белой.