Записки старого киевлянина - [11]
Но так прямо сказать торговке, что ее товар кислый, мне казалось недопустимой грубостью. Все-таки женщина ехала на рынок издалека, тащила на себе тяжелые мешки и так любезно предлагала свои яблочки, а мы повернемся к ней спиной и пойдем к конкурирующей тетеньке.
Сегодня я жалею, что в детстве терпеть не мог ходить на базар. Мать и бабушка использовали меня в качестве подсобной силы, мне поручалось нести одну из ныне забытых плетеных «авосек». И мне следовало смирно стоять и ждать, пока товар будет опробован, взвешен, отгружен и оплачен.
А между тем, рядом происходили интереснейшие события, порою не поддающиеся объяснению. Твердо помню, как какая-то покупательница попросила продавщицу отсыпать ей пару килограмм семечек в «авоську». Продавщица почему-то так и сделала. Покупательница подняла сеточку, и семечки остались лежать на прилавке. Взрослые порою оказывались глупее, чем можно было предположить. Не будь я так стеснен своими обязанностями носильщика при бабушке, я бы непременно выяснил, что себе думали безумные покупательница и продавщица, когда сыпали семечки в сетку с крупными ячейками.
Эти семечки, столь ненавидимые школьными учителями и уборщицами, были сказочно вкусны. Мы, школьники, щелкали их в несметных количествах, несмотря на то, что тогда пронести в школу семечки было примерно то же, что сегодня пронести наркотик на борт самолета. Семечки были нашим наркотиком, особенно так называемый «конский зуб» - сегодня таких крупных я что-то не вижу.
Семечки продавались не только стаканами, но и килограммами. А масло продавалось еще дореволюционными фунтами, яйца отсчитывали дюжинами. Порцию масла отрезали от большого куска тонкой проволокой с двумя деревянными ручками или «гусариком» - дужкой из толстой проволоки, стянутой тонкой режущей проволочкой.
На базаре можно было увидеть, как воришка тянет с прилавка яблоко и услышать, как продавщица осыпает его виртуозными проклятиями. Один вор схватил с прилавка кулек фруктов и бросился бежать. За ним погнались. Понимая, что с кульком скрыться труднее, вор бросил его, но не на землю, а в урну с мусором. Это была месть преследователям и знак воровского превосходства: дескать, что попало в руки вора, то пропало.
- Зараза! Паразит!- кричала ему вслед торговка. - Щоб ти здохнул!
Увидел я на Сенном и страшную картину, весь ужас которой до меня дошел много позднее. Мальчик лет двенадцати на чистейшем еврейском языке просил милостыню. У него не было обеих ног. Кто подавал, кто нет. Сегодня мы и представить не можем, как война прошлась по этому ребенку. Но тогда подобные картины были нередки, и не было семьи, куда война не принесла тяжелого несчастья.
Кроме Сенного базара мы ходили на Бессарабку. Она простиралась далеко за пределами крытого рынка, и дощатые прилавки длинной вереницей стояли на Бассейной улице. На Житний базар ходили жители Подола, а знаменитейший, воспетый в блатных песнях еврейский базар, он же Евбаз, был всеобщим, всекиевским, чем-то вроде тех вещевых «блошиных рынков», которые до сих пор привлекают туристов в Европе. На Евбазе можно было купить все, что душе угодно, хотя справедливость требует отметить: там продавалось и краденое.
Евбаз находился на нынешней площади Победы, Сенной базар - на Львовской площади. Сейчас там сквер, там чище, чем когда-то. Но тогда было интереснее. Потом Сенной перенесли на улицу Воровского, где построили крытый рынок. Зачем его снесли? Что на его месте будет? Да что бы ни было, не следовало разрушать такую достопримечательность. Тем более что под стенами того рынка раскинулся базарчик, где можно было купить и антиквариат, и гвозди. Это про нас старый-престарый анекдот: до революции возле этого прилавка стояла бочка икры. Интересно, кому она мешала?
В странах Средней Азии, которую мы почему-то стали называть Центральной, даже при советской власти базары были, да и сейчас остаются гордостью города. В Ташкенте, в Самарканде уважаемого гостя в первую очередь везут на базар. Я там был. Зрелище великолепное. Но наши базары тоже были по-своему ярки и интересны. Что ни говори, а базар - это не рынок. Базар живописен, оригинален и неповторим.
А НЕ СХОДИТЬ ЛИ НАМ В РЕСТОРАН?
В прошлый раз мы вспоминали киевские базары. Поднимемся на ступеньку выше, в рестораны. Советская власть считала их гнездилищем разврата. На моего деда это, однако, не производило ни малейшего впечатления. Он водил меня по ресторанам, о чем я со слегка скрытой гордостью рассказывал приятелям, а они со слегка скрытой завистью слушали мои рассказы.
Рожденный в 1888 году, дед еще успел нанять моей будущей матери гувернантку из Швейцарии, а бабушке привозил французские духи из Стамбула. Коробочка таких духов чудом сохранилась у нас и в военное время. Спустя столько лет она все еще хранила волшебный острый запах.
Духи назывались «Лориган де Коти» по имени знаменитого французского парфюмера. Однажды дед рассказал при мне анекдот о том, как, развлекаясь с любовником, жена Коти увидела у входа в дом экипаж мужа. Мадам спрятала любовника в свой гардероб и держала его там часа два. Когда муж уехал, любовник выпал из шкафа со словами: «Ради бога, дайте понюхать кусочек (тут дед взглянул на меня и чуть убавил соли)… Кусочек дерьма».
Дебютный роман Влада Ридоша посвящен будням и праздникам рабочих современной России. Автор внимательно, с любовью вглядывается в их бытовое и профессиональное поведение, демонстрирует глубокое знание их смеховой и разговорной культуры, с болью задумывается о перспективах рабочего движения в нашей стране. Книга содержит нецензурную брань.
Роман Юлии Краковской поднимает самые актуальные темы сегодняшней общественной дискуссии – темы абьюза и манипуляции. Оказавшись в чужой стране, с новой семьей и на новой работе, героиня книги, кажется, может рассчитывать на поддержку самых близких людей – любимого мужа и лучшей подруги. Но именно эти люди начинают искать у нее слабые места… Содержит нецензурную брань.
Автор много лет исследовала судьбы и творчество крымских поэтов первой половины ХХ века. Отдельный пласт — это очерки о крымском периоде жизни Марины Цветаевой. Рассказы Е. Скрябиной во многом биографичны, посвящены крымским путешествиям и встречам. Первая книга автора «Дорогами Киммерии» вышла в 2001 году в Феодосии (Издательский дом «Коктебель») и включала в себя ранние рассказы, очерки о крымских писателях и ученых. Иллюстрировали сборник петербургские художники Оксана Хейлик и Сергей Ломако.
Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.
Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.
Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.