Записки старого чекиста - [16]

Женщина молча приглашает в соседнюю комнату. Там сидит небольшого роста полный мужчина лет шестидесяти. Он повернул к нам свою седую голову, остриженную под ежик, и, как увидел рядом со мной матроса, побледнел.

Действительно, вид у сопровождавшего меня чекиста Васильева был устрашающий: поверх матросского бушлата — ремни, на одном из них — большая деревянная колодка с маузером. На бескозырке большими буквами выведено: «Гроза контрреволюции». Эта надпись сохранилась у Васильева еще с той поры, когда он командовал бронепоездом, который назывался «Гроза контрреволюции».

Но, посмотрев на другого моего спутника, стоявшего с правой стороны, толстенький господин несколько успокоился.

А. Б. Кушнарев, одетый в штатское платье, своим интеллигентным видом подействовал на него умиротворяюще. Тем временем в комнату вошло еще несколько человек, проживающих в этом доме.

— Вы хозяин этого дома? — спросил я. — Эти люди тоже живут здесь?

— Да. Это мой собственный дом, и все, кого вы видите здесь, проживают вместе со мной. Вот моя жена, артистка, — он указал на молодую особу, лет двадцати пяти, очень красивую. — А это мой повар и горничная.

Последней он представил уборщицу, бедно одетую женщину, которая открыла нам дверь.

— Вы всех представили, — сказал я, — но забыли представиться сами.

— Моя фамилия Крупенский.

— А вы, гражданин Крупенский, где-нибудь работаете?

— Пока не работаю, но взят на учет в Одесском губсовнархозе. Вот моя регистрационная карточка, — он вынимает бумажник и показывает документ. — Ожидаю назначения на работу.

— На какие же средства вы живете, позвольте вас спросить?

— Я до революции состоял на государственной службе в Петрограде и имею сбережения. На них я и живу с семьей.

Весь разговор происходил стоя: хозяин дома не предложил нам сесть. Так мы и стояли, переминаясь с ноги на ногу. Крупенский во время разговора стоял наклонив голову и сосредоточенно рассматривал паркет. А жена его бросала беспокойные взгляды на несгораемый шкаф, стоявший в углу кабинета. Она, видимо, очень боялась, как бы мы не заинтересовались этим шкафом, но своими настороженными взглядами сама же привлекла к нему наше внимание. Я предложил Крупенскому открыть несгораемый шкаф и показать, что там хранится. Нехотя он открывает дверцу и вынимает оттуда браунинг.

— А есть у вас разрешение коменданта города на хранение оружия?

— Нет.

— Тогда сдайте револьвер мне.

Крупенский протягивает браунинг и поднимает на меня глаза. Признаюсь, мне никогда не приходилось до этого видеть такой откровенно злобный взгляд.

— Жаль, что я не успел хотя бы одну большевистскую сволочь застрелить из него! — не утерпел Крупенский.

Я заявил Крупенскому, что он арестован.

Васильев отвел арестованного в другой угол кабинета и предложил сесть. Пригласив комиссара домкома (в то время были и такие комиссары), мы обыскали квартиру. В сейфе оказались валюта, ценности, документы.

— Валюта и драгоценности, — заявил Крупенский, — принадлежат моей жене — артистке Михайловой. Все это она заработала, снимаясь в кинематографе.

Как выяснилось из документов, Крупенский имел крупное имение в Бессарабии, состоял долгие годы в монархической организации «Союз русского народа».

Отправив его в следственную часть комендатуры города, я дал указание, чтобы его держали в отдельной камере под усиленной охраной.

На другой день губревком разрешил нам занять два дома (один из них — особняк Крупенского) под особый отдел ВЧК армии. А еще через несколько дней Крупенского из комендатуры перевели в здание особого отдела. Поместили его в подвале его же собственного дома. И тут же мне звонит комендант особого отдела Мельников.

— Товарищ начальник, пришла в комендатуру артистка Михайлова и просит передать вам букет цветов.

Понимая, чего добивается жена Крупенского, я довольно громко сказал коменданту:

— Гоните ее вместе с цветами из комендатуры, и чтобы она больше здесь не появлялась!

Мельников предложил ей покинуть комендатуру, но Михайлова не успокоилась. По вызову в качестве свидетельницы она получила пропуск в здание особого отдела и заприметила часового, охранявшего Крупенского. А когда чекист сменился с поста и вышел на улицу, Михайлова остановила его и снова атаковала своими просьбами.

— Я ничего не пожалею: ни денег, ни драгоценностей, — сказала она. — Устройте побег моему мужу.

Красноармеец, молодой парень из рабочих, сразу оборвал ее:

— Я чекист и честь свою не продаю!

Он вызвал караульного начальника. Тот задержал Михайлову и доложил мне о случившемся. Наведя справки об этой женщине, я решил не привлекать ее к ответственности и, строго предупредив, дал распоряжение отпустить.

Следствие по делу Крупенского было закончено и передано в военный трибунал 3-й армии.

Прошло уже довольно много времени. Как-то иду я в выходной день вместе с Кушнаревым по Дерибасовской улице. Подходит к нам роскошно одетая дама.

— Здравствуйте, товарищ Фомин. Не узнаете? Я не сразу вспомнил, хотя лицо было знакомое.

— Я артистка Михайлова.

— Припоминаю. Что вам угодно? — сухо сказал я.

— Я к вам с жалобой.

— На кого же?

— На вас, товарищ Фомин, — кокетливо улыбаясь, сказала Михайлова.