Записки сотрудницы Смерша - [33]

Зимой мы часто ходили с ним на каток Центрального дома Красной армии, в районе Суворовской площади. Для меня брали напрокат коньки с ботинками, а у него были свои собственные. Катался он отлично; всегда был одет в спортивный костюм, девушки на него заглядывались, а он выделывал на льду такие пируэты, что мне становилось перед ним стыдно, так как я каталась раньше только на коньках-«снегурочках», прикрученных веревками к валенкам, да еще и была в пальто. Было тяжело, но Анатолий с удовольствием учил меня кататься и не обращал внимания на тех, кто посмеивался над моими падениями.

В 1940 году или в начале 1941-го открылся Центральный дворец летчиков. Мне кажется, что это было на Ленинградском проспекте, где сейчас театр «Ромэн». Мы с Анатолием были там на открытии, он провел меня по всему Дворцу, все показал. В одной из комнат полуподвального помещения мы обнаружили бильярдную, где как раз играл легендарный летчик Михаил Водопьянов[12]. Анатолий назвал себя и представил меня как свою девушку. Водопьянов внимательно посмотрел на меня: «Милая девочка, не выходи замуж за летчика. Они часто падают и погибают». «Зачем вы ее запугиваете? Ведь она и замуж тогда за меня не пойдет!» — воскликнул Анатолий. Михаил Васильевич засмеялся и ответил: «Если любит — пойдет!» Мы еще немного посмотрели на игру и пошли в зрительный зал на концерт. Было очень много знакомых Анатолия, особенно девушек. По сравнению с ними я выглядела золушкой: они были одеты в крепдешиновые платья, красивые туфли на каблуках, а я — в ситцевом платье, простеньких черных туфлях на низком каблуке. Разница была огромная, но Анатолий смотрел только на меня.

Летом 1940 года Анатолий сделал мне предложение, но папа и слышать не хотел о моем замужестве, объясняя это тем, что я еще очень молода и должна окончить институт. Я поехала на дачу к подруге Зине на станцию Жилево Павелецкой железной дороги. Каждый день ходили с ней по грибы, а их было в том году очень много, мы приносили полные корзины. Ее мама, тетя Маруся, охала и говорила, что это к войне. Анатолий уехал в отпуск в санаторий ГВФ в город Гагры, оттуда часто писал мне письма. В августе-сентябре его направили на курсы повышения летного мастерства в город Елец, там он познакомился с Борисом Калюсиным. Через несколько месяцев Анатолий вернулся в Москву и рассказал, что там он в компании отравился спиртом, пролежал в больнице месяца полтора, думал, что не выживет. После этого у него появилось отвращение к спиртному, и он вообще перестал его употреблять. А меня это очень обрадовало, хотя пьяным я его никогда и не видела.

Когда началась Великая Отечественная война, отряд Анатолия направили в город Магнитогорск, откуда он каждый день звонил мне по междугороднему телефону и уговаривал приехать к нему. Я буквально пропадала на почте в Сибирском проезде, куда Анатолий вызывал меня к телефону. Мы с мамой решали, что делать, и в конце концов пришли к выводу, что я поеду в Магнитогорск, но не знали, как сказать об этом папе, который видел Харитонова лишь однажды. Но в начале октября, когда мама сказала об этом отцу, он ответил: «Пусть едет. Может быть, одна из нас останется в живых». В Москве из нашей семьи оставались мама, папа и Лида, а все остальные уже эвакуировались. Я дала телеграмму Анатолию о дате отъезда, сообщила номер поезда и вагона. Ехала очень долго, так как навстречу нам шли и шли воинские эшелоны, а с фронта в тыл в первую очередь пропускали поезда с ранеными. Анатолий каждый день дежурил на вокзале, но только через двенадцать дней наш поезд пришел в Магнитогорск. Анатолий привез меня на съемную квартиру, где он жил. Встретили меня там очень доброжелательно, хозяева имели целый дом и несколько комнат сдавали. Одна из квартиранток, как только меня увидела, спросила: «Неужели в Москве все такие красивые?» А когда на улице нас с Анатолием увидел его командир, то резко сказал ему: «Как ты мог привезти несовершеннолетнюю?» Мне же в октябре исполнилось уже двадцать лет.

Через несколько дней я была зачислена в Магнитогорский педагогический институт и приступила к занятиям. Институт находился недалеко от города, в спецпоселке, где жили выселенные из многих областей СССР кулаки. Они построили для себя дома, для детей и внуков — институты: педагогический и металлургический. Но через месяц нас, студентов, направили в колхоз на сбор картошки, а Анатолия вдруг откомандировали на переучивание в Среднюю Азию. Он срочно приехал за мной, мы только успели 29 ноября зарегистрироваться, сфотографироваться вдвоем, и он улетел. Наша совместная семейная жизнь продолжалась только месяц и одну неделю, и я осталась одна среди чужих людей — хозяйка, ее муж и двое детей: дочь, черноглазая красавица Галя, моложе меня лет на пять, и сын Славик, лет шести — семи, который привязался ко мне, никуда не отпускал, даже в институт за мной бегал.

В одной из комнат у моих хозяев жили приехавшие из Ленинграда евреи: вдова с сыном, молодым поэтом А.Р. Рясинцевым. В день моего отъезда в Москву к ним приехала бывшая жена Рясинцева с их сыном трех — четырех лет. Очень красивая молодая русская женщина. Ее бывшая свекровь рассказывала, что та в Ленинграде работала директором гастронома, смогла наменять на продукты золота и бриллиантов и привезла все это с собой. Что стало с этой семьей — не знаю, но молодая женщина куда-то устроилась на работу, а сына оставила с бабушкой и отцом, это я узнала из письма ко мне от хозяйки дома.