Записки прокурора - [104]

— Что о ней говорят? — поинтересовался я.

— На работе толковать особенно было не о чем: без году неделя. В училище за ней ничего плохого не помнят. Парнишкам, правда, нравилась. Да что там может быть особенного, Захар Петрович? Ребёнок совсем, сами увидите… Пытался я в поезде с ней по душам — трясётся как осиновый лист. И глаза все время на мокром месте. Ей бы у маменьки под крылышком…

— Да, насчёт родителей?

Капитан вздохнул:

— Бурмистровы правильно вас информировали: без родителей воспитывалась. Отец умер, когда она ещё совсем маленькая была.

— От чего?

— Пил. А вскоре и мать умерла. Из родни только тётка осталась. Ей советовали отдать девочку в детдом, но тётка и слышать об этом не хотела, взяла её к себе на воспитание.

— Откуда вы все это успели узнать? — спросил я.

— От дяди Валентины, мужа тётки, что на ноги её подняла. Сильный мужик, настоящий. Пришёл с войны без одной руки и без одной ноги. Пошёл в учителя. Я у него в госпитале был. Недавно тяжеленную операцию перенёс. Врачи поражаются, как он такие муки без единого вздоха терпит. Племянницу он дочкой зовёт. Говорит, Валентина душевная, в мать. Отдежурит целые сутки, нет чтоб поспать — к дяде бежит, навестить. Между прочим, там её и нашёл я, то есть в госпитале.

…Валентина вошла ко мне с опущенной головой. В руках у неё была спортивная сумка. И не успел я заговорить с ней, как она плюхнулась на стул и разревелась, все время твердя:

— Не пойду к нему!.. Не пойду!.. Что хотите делайте, а не пойду!..

Я растерялся. И подумал: девушка решила, что её доставили в Зорянск с милицией с целью тут же вернуть окончательно и бесповоротно законному супругу.

Юрий Александрович оказался прав: она была ещё совершеннейшее дитя. И это было для меня странно: знакомые девушки моего сына в её возрасте выглядели куда более взрослыми.

Рябинина… Редко бывает, чтобы фамилия так соответствовала внешности. Стройная, как молоденькая рябинка, в своих узеньких брючках и вязаной жакетке, с льющимися на плечи светло-русыми волосами, она действительно походила на деревце, хрупкое и нежное.

А глаза у неё были удивительные. Раскосые, длящиеся долго-долго вбок и вверх кончиками, какие рисуют на старинных японских картинах. Только цвета они были светло-синего, а может быть, зеленоватые, с лучистой радужной оболочкой.

— Вот! Мне ничего ихнего не надо! — поспешно вытаскивала она из сумки на мой стол играющее золотыми искрами воздушное гипюровое платье, как я понял, то самое, что куплено у «турков», снежно-белую фату, изящные лакированные лодочки на тонкой шпильке, красивое, все в кружевах, нижнее бельё в целлофановой упаковке.

Одна деталь меня, честно говоря, сильно тронула. Обручальное кольцо она достала из носового платка, завязанного узелком, по-деревенски.

Я как можно деликатнее объяснил, что эти вещи, если она того желает, может передать Бурмистровым сама, а я их принять не имею права.

— Не-е, — испуганно затрясла головой девушка. — Не хочу, не могу я к ним… Честное слово!

Но я все-таки убедил её убрать свадебные подарки в сумку.

Вспомнилась Бурмистрова, громогласная, крупная. Действительно, попадись ей под руку это хрупкое создание — ничего хорошего этому созданию ожидать не приходилось.

— Ну, Валя, расскажите, почему вы вдруг переменили своё решение? — мягко попросил я. — Жениха поставили в такое положение…

— Я? Это я поставила? Да он сам! — с каким-то отчаянием произнесла Рябинина. — Честное слово! Не верите?

Я видел, что она вот-вот расплачется, и сказал:

— Вы успокойтесь. И по порядку…

— Хорошо, — покорно кивнула она и, как школьница, спросила: — Можно, я с самого начала?

— Конечно.

Рябинина вытерла ладошкой глаза.

— Познакомились мы с Федотом месяцев семь назад…

«Выходит, память Коршунова не подвела: парня действительно зовут Федотом», — подумал я.

— В поезде. — Девушка вздохнула. — Здесь, в Зорянске, у меня подруга живёт, от неё я и ехала. В купе, значит, парень с гитарой. Я смотрю в окно, а он — на меня. Чувствую, хочет познакомиться. У самого — большущий чемодан, сразу видно, далеко собрался. Ну, берет он гитару, поёт. Про горы, про море… Спрашивает: понравилось? Говорю: да. Голос у него действительно неплохой. Так и познакомились. А поговорить не удалось: он гитару из рук не выпускал. Подъезжаем к Лосиноглебску, Федот просит у меня адрес. Говорит, что направляется в Одессу, а оттуда в загранплавание и будет писать мне. Я адрес дала. — Рябинина взглянула на меня виновато, как будто призналась в чем-то не очень хорошем. — А что? — словно оправдываясь, продолжила она: — Парень из себя ничего. Все по-культурному… И вот однажды приходим мы с занятий в общежитие, а вахтёрша наша таким ехидным голосом спрашивает: «Кто это у тебя, Рябинина, за границей живёт?» Я удивилась, конечно. А она мне письмо вручает, губы поджавши… Девчонки обступили меня. Смотрю, действительно из-за границы. И подпись: Бурмистров Федот. Я сразу и не сообразила, что это тот парень с поезда. — Валентина достала из сумки внушительную пачку писем. Перебрала их и протянула мне одно. На конверте — марка с головой какого-то вождя в диковинном уборе из перьев. — Прочла я письмо. Девчонкам дала. Они говорят: вот это парень!.. Пожалуйста, прошу вас, прочтите, — умоляюще посмотрела на меня Рябинина.