Записки пресс-атташе - [4]

Кстати, о послеобеденном сне стоит сказать особо. Сначала эта привычка изумляла и забавляла меня, как ребенка, а потом я понял, что для абсолютного большинства футболистов и тренеров это дело святое. Возможно, потому, что люди этой профессии выполняют большой объем физической работы и почти все время находятся на воздухе. В конце концов, есть же тихий час в детских садах и послеобеденная сиеста в доброй половине стран мира!

Отдых после обеда был настолько естественным мероприятием в команде, что, помнится, однажды за полдником ко мне подошел один из цеэсковских тренеров и не без беспокойства заметил: "Володь, что-то нервишки у меня стали никудышные. Раньше засыпал на первой минуте, а теперь только на второй…"

Не поверите, но вирус послеобеденной спячки очень скоро поразил и меня - глаза смыкались, едва голова прикасалась к подушке. Но это было чуть позже, а поначалу ни мои бразильцы, ни я не могли заставить себя спать, когда солнце стоит в зените.

Пока остальные смотрели свои сны, мы травили анекдоты, слушали музыку, а иногда даже занимались изучением русского языка. Это, конечно, громко сказано, потому что такие занятия, как правило, сводились к тому, что я растолковывал бразильцам самые необходимые в обиходе слова. Самое удивительное - то, что то ли я был неважным преподавателем, то ли метод был не тот, но мои подопечные значительно быстрее усваивали словечки, которые они подслушивали у партнеров по команде во время тренировок или которым их кто-то из ребят обучал в мое отсутствие. Надо ли говорить, что это была за лексика…

Но нет худа без добра! Время от времени я стал наблюдать, как Леонидас и Самарони стали понемногу общаться с другими футболистами, что не могло не способствовать их дальнейшему утверждению в команде.

Параллельно - это я понял уже значительно позже - сам я стал невольно заниматься обязанностями пресс-атташе. Пока в основном в отношении бразильцев. Передавал в печать небольшие заметки об их жизни, благо интерес к этому тогда был огромный, да и ЦСКА резко рванул вперед; организовывал встречи с ними других журналистов; помогал в переводе, а также информировал тренеров о последних спортивных событиях, в том числе из-за рубежа.

Безусловно, по части общения с прессой бразильские рекруты ЦСКА уже тогда могли дать солидную фору большинству игроков команды. В то время как многие старались избегать журналистов, говорили с ними неохотно и мало, Лёня и Самарони, наоборот, сразу обезоруживали корреспондентов своей непосредственностью, раскованностью, возможностью говорить на любую тему. Разумеется, это подкупало всех моих коллег.

Тарханов долгое время терпел такое внимание прессы к его "чадам", но потом как-то намекнул мне, что к нам приехали все же не Дунга с Бебе-то, что у ребят скоро голова может пойти кругом и неплохо было бы фильтровать уходящую из команды информацию. Наверное, именно в тот момент я стал задумываться над определением информационной политики клуба. Опыт, который мне потом здорово пригодился в трудные для команды времена, особенно в "войне" за ПФК ЦСКА зимой 1996/97 года и при переходе большой группы армейских футболистов в "Торпедо-Лужники".

Первая получка

Действительно, дела у команды Тарханова сразу пошли в гору, хотя не думаю, что это было связано в первую очередь с приездом бразильцев. Или с отчислением из клуба Ульянова и Карсакова, скорее всего, оговоренных. Даже знаю кем, но не хотел бы в этом контексте указывать его фамилию.

Леонидас и Самарони пришлись ко двору, стали забивать и были признаны для команды "людьми фартовыми". А о том, что такое "фарт" в футбольном деле, разговор особый, к которому не раз еще придется вернуться.

Настроение еще больше поднялось, когда подоспела первая зарплата. С самого утра в команде было какое-то непонятное мне оживление, и только когда кто-то шепнул на ухо, что из клуба вот-вот должен приехать бухгалтер с получкой, все стало ясно. Погрешил бы против истины, если бы сказал, что это не стало главным событием дня.

Едва заветная машина прибыла в Архангельское и бухгалтер окопался за увесистой дверью представительского номера, как тут же выстроилась живая очередь. Почти каждый делал вид, что ему безразлично, что его ждет по ту сторону стены, но, как только оттуда появлялся очередной счастливчик, его, словно на экзамене, обступали со всех сторон и засыпали вопросами: "Все выдали? А премиальные? А за "Уралмаш" дали? Неужели и правда оштрафовали?…"

Лёню сначала хотели пустить без очереди - иностранец все-таки. Но потом кто-то предусмотрительно предупредил: "После него нам там нечего делать! Пусть, как все, ждет своего часа".

Меня пригласили в клубное казначейство вместе с Леонидасом по той причине, что я сопровождал его почти везде. Он держался невозмутимо, с чувством собственного достоинства. Расписался в ведомости, получил в руки пачку денег, а когда его попросили тут же их пересчитать, снисходительно сказал, что всем здесь доверяет, и ретировался с высоко поднятой головой, прямо как пеликан с добычей в клюве.

Я, конечно, слегка опешил, но еще больше обомлел минуту спустя. Едва я закрыл дверь Лёниного номера, как он тут же защелкнул ее на замок, удобно расположился на кровати и со скрупулезностью дотошного кассира несколько раз пересчитал все банкноты одну за одной.