Записки падающего - [7]

И пока получалось не слишком-то. Не возникало впечатления, что это — как раз то, чего мне не хватает, что это — мой воздух, вода и хлеб, что это, по крайней мере, как-то и меня касается. Научная и околонаучная кутерьма, происки сил зла, тёмных-то тёмных, но уж преувеличенных чересчур. По моему мнению, чтобы отдельно взятого человека с толку сбить и превратить в ничтожество, совсем не обязательно затевать вокруг него глобальную катастрофу, пришельцев там напускать или разыгрывать чудеса — тут и пунктика довольно… Да ведь авторы и сами это где-то заметили, только в сторону как бы, себе под нос. Потому что ход невыигрышный. Зато меня своими эффектными ходами ну никак они не завлекли; не проникался коллизией, или интригой? — не знаю, всё больше взглядом нетерпеливо по строчкам скользил. Из соседней, большой, комнаты телевизор гремел, кудахтал скандалистскими голосами всех этих Альфонсо и Дульсиней, да ещё болельщики мои подпевали им с дивана — до нормального телевизора дорвались, да и вообще, для них ведь эти страдальцы и проходимцы чуть ли не главней любой родни. Телевизор стоит на одноногой подставке в углу, рядом с входом в мою комнату; ко мне, получается, даже ближе, чем к дивану, но я не стал закрывать дверь — знаю, что родичи этого не любят. Как будто за дверью я на преступленье иду. Они гигиеной, правда, прикрываются: «В квартире застой!» А у самих форточки закупорены вечно… Ну ладно. Дверь свою я нараспашку, в основном, держу — тоже полюбил, значит. Я что хочу сказать, телевизор всё равно нисколько мне не мешал, — очень уж я разошёлся в своих думах. Даже не до Стругацких стало. Начал про бабушку вспоминать и уж не мог остановиться.

Да, бабушка сейчас бы меня поняла, повторял я, я бы её понял…

Мне было пятнадцать лет, когда она умерла, и я как-то умудрился остаться в общем-то в стороне и от её болезни и даже — от её смерти. Как раз я вступал в очередной переходный возраст, а может быть, наоборот, выходил из него, были какие-то личные сложности, я влюблённостью мучился очередной. А бабушка, сама бабушка, она была слишком здоровой для своих лет (ей было под семьдесят), она всех нас приучила к мысли, что она крепкая, всегда на ногах. Болела редко. Один только раз мне пришлось всерьёз попереживать за неё, — и то я был ещё маленьким, только начал учиться в школе. Бабушка тогда не вставала, лежала на кровати, тяжело дышала. Что это было? Может быть, обычная простуда, ну, максимум — грипп. Но я был очень впечатлительным. Очень. Привычку даже такую дурную имел — фантазировать лёжа в постели, перед сном. Воображал похождения всяких там Зорро… или Рэмбо… ну, Рэмбо-то, положим, ещё не было тогда; себя — в роли их; всякие там шпаги, мечи, чудесные превращенья… В общем, что видел в кино, только перетасовывал на свой лад, — интеллектуально развлекался. А тут, с болезнью бабушкиной в связи, постановил: всё, не до увеселений. Вернее, я просто был в испуге: я буду баловаться, буду отдыхать, а бабушка умрёт. Нет, я тоже должен порадеть о чём-нибудь серьёзном. И я стал представлять себе битвы — страшные, ожесточённые танковые сраженья. Это было нелегко, я по-настоящему, всерьёз напрягался, я тоже был на грани того, чтобы заболеть… и ещё — я никому об этом не говорил. Никто не знал, что я в одиночку веду такую войну, что я и сам не знаю, выиграю ли… Но бабушка поправилась, и я тоже победил. И снова мог вернуться в свои эмпиреи, в волшебные и добрые рыцарские сказки и путешествия за тридевять земель…

А потом прошло семь лет… Ещё летом бабушка была бодрой и делала обычную свою работу по дому. И вдруг слегла. Осенью её положили в больницу. А потом она уже меняла их, эти больницы, одну за одной, только успевала выписаться, как тут же попадала в другую. Положили её первоначально вроде бы с печенью, но потом, во время леченья, будто бы уже почки застудили… А может быть, — говорили — сказалась давняя, военная ещё простуда — бабушка в каком-то обозе работала тогда, подводу водила. В общем, с удивительной скоростью проявился у неё целый набор заболеваний, целый букет. Не берусь перечислять всё, я был от этого довольно далёк, со своими неотложными делами — научиться играть на гитаре, собрать свой небольшой электроорган, разыскать в каком-нибудь журнале очередной рассказик Стивена Кинга…

Вру, рассказы его пошли уже потом, а к тому моменту был переведён лишь роман — «Мёртвая зона». Я случайно его прочитал, — в «Иностранке». Она к нам ходила — в предыдущем году, мама выписывала. И вот уж прошло года полтора — да какое там! —почти два; это уже конец осени был или, может, начало зимы, и вдруг я на «Зону» как-то случайно наткнулся, в руки взял. О, кажется, интересный роман… Да я просто обалдел! Это было гениально!

В общем-то, вся моя недолгая предыдущая жизнь сложилась так, что к подобным книгам я просто не привык. Да подобных я не встречал вовсе! Мне даже в голову не приходило, что такие книги кто-нибудь может писать, — настолько это было для меня ново. Читал я и Гоголя (по программе), всякую чертовщину, очень давно; читал и Грина — все эти сладенькие истории с тошнотворными именами героев и названиями городов; читал и фантастику, научную фантастику, от Ефремова со Стругацкими до их верных подражателей, — и тоже уже был сыт по горло всей этой умничающей чепухой. А здесь было не то, совсем не то. Может быть, как раз такую книгу я уже давно ждал — хоть и сам не догадывался. Может быть, давно уже я подозревал, что жизнь именно такая, как она показана здесь. Обычная жизнь, с рок-музыкой и… проблемами секса; жестокая, горькая жизнь; здесь иногда неожиданно везло, а иногда — наоборот, жутко не везло. Жизнь полная чудес — и чудеса были ей подстать, удивительные, жестокие; несказочные, нефантастические; я-то сразу поверил, что бывают такие чудеса, должны быть.