Записки падающего - [6]

Как у ломовых лошадей, вдруг подумал я. Вот тоже, пришло ещё сравнение! Ничего лошадиного в нашей породе вообще-то нет. В том смысле, что все мы круглолицы, ну, я, правда, годами ещё не вышел, а родичи — так те даже чересчур. Но суть-то не в этом… А просто мне жутко стало. Что я наделал-то!.. Но всё можно ещё исправить. Я дам им шанс — ведь не зверь же я…

Пусть вспомнят, что завтра за день. Вспомнят — и мой аврал отменяется. Липовый аврал. Утром же позвоню. Чтоб дождались меня. Поедем вместе.

А не вспомнят… Что ж, останется всё как есть.

Вот так. Толковое условие. Соблюдён, так сказать, баланс… и волки, и овцы, лёд и пламень, и лань и лошадь Пржевальского…

День рождения бабушки — вот что завтра за день.

Бабушка жила с нами. Она уже десять лет как умерла. Была она женщиной властной, дородной. Муж её, то есть мой дед, пропал без вести в первые же месяцы войны (отец мой родился за год до её начала, а мы с братом были у родителей поздними детьми, даже Олег, а уж я — подавно). Короче, бабушка так на всю жизнь и осталась вдовой.

Именно она поила нас с Олегом чаем по утрам, отправляла в школу, на всех варила обед, а по праздникам — обязательно пекла пироги. Очень существенным мне представляется сейчас, что она, именно она, определяла дни осеннего утепления окон и весеннего их мытья, то есть, чуть ли не разрешала временам года друг друга сменять (так мне и казалось, когда был совсем маленьким). Но день её рождения мы почему-то никогда не отмечали. Даже не помню, поздравляли когда-нибудь её? Я не поздравлял точно. Может быть, не видел, как это делали родители? Может быть, это происходило без меня. Не исключено.

Лет через пять после её смерти я вдруг заинтересовался, спросил у мамы, а когда бабушка родилась? Мама ответила, а я записал в дневник — в ту пору я дневник вёл. Потом бросил, потому что писал туда в основном разную муру… Сейчас читать стыдно. Я ведь во время своих розысков в понедельник и на дневник наткнулся. Попутно среди детских сокровищ. Дохленькая такая общая тетрадочка — Сашкиной гораздо хилей. А я и туда заглянул. Бог ты мой, что это за записи! «Пообедал, сейчас слушаю музыку». Или: «Сегодня довольно тепло, светит солнце». Ну просто сокровища человеческой мысли. И среди этого достояния мирового разума вдруг короткое сообщенье нашлось: «Сидорова Мария Ивановна, родилась…» Попало на глаза. Как и всё остальное в тот день, конечно, случайно…

Да-да, какое-то уникальное стечение обстоятельств, сначала эта заметка в дневнике, а потом — пожар. Или наоборот — пожар и день рождения бабушки.

Давайте, давайте, серые клетки напрягите, — что-то такое думал я, поглядывая на родителей. «Успеть вспомнить» — был такой, американский, конечно же, фильм.

«Спасибо», — буркнул я, так чай свой и не допив. После армии стал дома благодарить за обед-ужин — то ли дом подменили за это время, то ли меня. Встал, поплёлся к себе в комнату. Там — постер над письменным столом, «Битлз», чёрно-белые такие круглоголовые ребята, выстроились уступом и уставились на тебя. Мол, чего ты нас здесь держишь, повесь лучше портрет Пита Беста, раз до Сатклифа не дотянул, не дорос (застарелая острота, вот привязалась). Вообще, правильно, надо бы этот плакатик снять. А ещё там книжный шкаф, о котором уже говорил, и рядом здоровенное кресло — стоит в ногах кровати, четырёхногое чудище цвета августовской листвы, двоих запросто вместить может. Я и плюхнулся туда, а перед этим из шкафа книжку взял. «За миллиард лет до конца света» братьев Стругацких. Уж несколько раз я брался за неё, и всё в самом непреклонном настроении, но пока дело шло худо — потому что я как будто вообще разучился читать. Перестал получать от чтения удовольствие. Любая книжка казалась мне теперь чёрствой, сухой. Ну, это как хлеб — попалось мне у одного писателя, ещё в прежние времена, сравнение, про английский хлеб — мол, как жжёная резина. Вот такой жжёной резиной всякая книжка для меня и была. Но прочитать эту, «За миллиард…», одолеть её во что бы то ни стало — на то у меня особый был резон. Я эту книгу познать хотел как бы вместо другой, пока для меня недоступной. Кстати, английской, одного британского писателя. Я даже не был уверен, что она на русский переведена. А оригинал, есть ли он даже в библиотеке? Добыть-то, может быть, и не штука, да ведь, с моим-то английским, только сочинения типа «My flat», разбирать, дай бог. Так что об этом романе я пока только слышал. Ну, как это с книгами бывает и среди книгочеев — нечто сказанное как бы вскользь, мимоходом, но интригующее до крайности: намёки какие-то, обрывочный пересказ, тут же — сопоставления с прочей литературой. Мол, будто бы он, роман этот, кое в чём схож с повестью Стругацких (как будто повесть их уж непременно читали все!); и там и там затрагивается в общем-то один и тот же фундаментальнейший вопрос (то, что он фундаментальнейший, я, может, только сейчас и понял; прямо-таки самый жгучий вопрос для меня). Вернее, это у Стругацких проблема всего лишь затрагивается, ну, и не больше — а там указывается, будто бы, и решение, какой-то выход… Такая, в общем, реклама, самая лучшая, — чужая горячая, хоть и тёмная молва. Так что хотел бы я эту книгу почитать, может, её единственную. Но — за неимением горничной е… ут дворника — грубо, но метко — говаривал наш комбат. Вот и я тоже, читал Стругацких, хотя бы намётки ответа у них высмотреть хотел.