Записки падающего - [4]

«Один, а кто же ещё… — буркнул я. — Да немного их было…»

Все вечера этой недели я просидел безвылазно дома один — с понедельника это и началось. И ведь не было ни облачка — окно моей комнаты выходит на закат. Когда солнце стоит в небе перед своим паденьем, по-летнему щедрое, кажется, что все печали этой жизни уже завершены, впереди только покой и свет, такой же ясный, как этот…

И вдруг я полез копаться в книжках — уже сам по себе нехороший симптом.

А то, что понадобилось мне, даже не вполне можно было назвать книжкой. Ничем не скреплённая стопка листов с односторонней и довольно-таки слепой печатью — первая часть бестселлера Карнеги (всего-то их, кажется, три), пропущенная через множительный аппарат. Одна материна подруга работала на множительном и копию эту ещё в незапамятные времена принесла. Тогда мы и не задумывались — первая это часть или так, вообще. Это сейчас Карнеги этот выложен на всех углах, а тогда всё было в дефиците, помню, классе в восьмом, отстоял очередь и взял уже не Фенимора Купера, не Александра Беляева, а какие-то рассказы писателей из ГДР и все равно был очень доволен. А подруга та матери, кстати, очень рисковала; шумное было дело, даже с газетной статьёй, когда накрыли группу у них в множительном, — копировали Булгакова и т. д. Кое-кто даже срок схлопотал, кто химии, кто условно, — а её, мамину приятельницу, как-то упустили; может, Карнеги этот, несчастный, у неё был единственным прегрешением, в отличие от других.

Валялся он, валялся этот Карнеги у нас, пачка эта, то тут, то там, вечно под руку попадал, несколько лет, а потом взял да и пропал куда-то. Нет его. Нет и нет — тоже сколько-то лет. И, как говорится, бог с ним. И вот теперь на меня нашло — в этот самый вечер, в час небывало погожего и безмятежного заката, — дознаться, выяснить, где этот самый Карнеги всё-таки лежит. Куда он там провалился, где закопан. Вот и всё вроде бы, и только-то. А не то что бы — ещё и почитать его, — упаси господь. Хотя — если найду — чем чёрт не шутит. Только ещё сперва надо найти.

Поиски начал я со своего шкафа — так называемого моего книжного шкафа; потому что он в моей комнате стоит, и я его, в основном, заполняю (часто, к неудовольствию родителей). А есть ещё и другой шкаф, в большой комнате, который укомплектовали они, главным образом, когда я был ещё маленьким.

Мой шкаф мне, как пять пальцев, знаком, но я решил этой его изученности не доверяться. Книги там поставлены в два ряда. Мало того — накладены поверх, просветы между полками забиты, местами — стопка томов подпирает следующую полку. Вот эти наслоения я и вскрыл. Хотел провести ревизию на скорую руку, без особых трудозатрат и больших извлечений: вынимал несколько книг и заглядывал внутрь. Горячился и вытаскивал книги не по одной, а пачками, для скорости; они, естественно, не помещались в руках, да и надо же было как-то раздвигать получающееся окно, и я зажимал книжки меж колен, опускал на пол — хотя это уже и сбивало темп; временами из моего захвата вырывались несколько томов, валились на криво возведённые внизу вавилонские сооружения, всё это рассыпалось по полу… Довольно нервное занятие, доложу я вам.

Само собой, я перекопал и цокольный отсек для всякой канцелярщины — трюм шкафа, там я держал тоже книги. Вот именно, книги, а не какие-нибудь листки.

Короче, Карнеги в своём шкафу я не обнаружил, только развёл вокруг него знатный кавардак. И не успел я подумать, что теперь надо бы этот бедлам ликвидировать, как мне явилась совершенно полярная, но светлая, как показалось в тот момент, мысль — о продолжении поисков, а именно о том, что перспективным местечком может оказаться тумбочка моего письменного стола. В выдвижных ящиках её совершенно без движенья костенел всякий хлам — года три я к ним не прикасался. Честно говоря, я и не помнил, что бы Карнеги туда клал, — а положить мог только я. Но меня это не слишком смущало (да я уже говорил), я теперь больше полагался на свою забывчивость. Великая вещь, последний оплот склеротика… Это я сейчас так шучу, увлёкся… А тогда я тоже увлёкся — но другим. Выгребанием из ящиков.

Один вытряхнул, вытряхнул другой — пенальчики, расколотые ручки, транспортиры, треснувшие линейки, катушки без ниток, разрозненные части часов, какие-то листки в самом деле (но не те), старые конверты, тетрадки… И я вдруг заинтересовался одной.

Это была общая тетрадка этак на девяносто с чем-то листов, в бурой обложке из клеёнки. За десятый класс, по английскому языку — это явствовало из надписи, — но вот в чём петрушка: не моя. Это была не моя тетрадь — Сашки Скоробогачёва. Да, мы с ним ходили в один класс. И не то чтобы дружили… Правильнее сказать, мы с ним не ссорились. Нормально друг к другу относились. Но всё равно, как она попала сюда? Я и свои-то тетрадки повыбрасывал все давно… в макулатуру сдал… за всякие там «Королевы Марго» и «Современные детективы». Чтоб их потом на разных Сэлинджеров, Роберов Мерлей, Умберто Эко поменять — был такой обмен… Но эту-то как сюда занесло?

А она уже перелистывалась в моих руках, почти что сами собой переворачивались страницы. Шли всякие упражнения, стандартные фразочки, тут же — тройные столбцы слов, транскрипции и перевода.