Записки отшельника - [10]
Так говорит друг.
— Да, это правда, все это печальная правда современной запутанной жизни... Босфор нам необходим... И война желательна, — восклицает редактор.
И, сказавши это вечером другу, редактор той же ночью садится и начинает передовую статью так: "Россия желает европейского мира; мир на Западе ей необходим; завоеваний ей не нужно..." и т. д.
Для кого же это? Для цензуры? Если так, то это еще самое резонное, не потому, что цензура может карать, а потому, что ни один публицист, будь он мудр, как Катков, и благороден, как Аксаков, не должен приписывать себе какую-то исключительную монополию патриотизма вот такого-то и такого-то; может быть, люди, власть имеющие и несущие на своих плечах ответственность, настолько же превосходящую тяжестью своею ответственность журналиста, насколько вообще дело превосходит весом своим слово, может быть, эти люди власти в данную минуту патриотизм-то именно полагают в уступчивости, которой причины мы не знаем?..
Для цензуры так писать позволительно и нередко похвально; но успокаивать иностранцев, отуманивая своих, едва ли полезно.
А так нередко делал, мне кажется, и сам Катков.
Положим, что Катков был судьбой своей поставлен в особое положение: он не мог не понимать силы и значения своего слова; он знал, что он имеет непосредственное, нередко почти немедленное влияние на дела. То же самое, что говорил он почти всегда вовремя и кстати, заботясь лишь о действиях завтрашнего дня, — проповедовали, положим, другие гораздо раньше его; иногда выражая все это гораздо шире и глубже его, остроумнее, несравненно прозорливее; но он, ничуть не стесняясь, игнорировал все сказанное этими другими и в периодических изданиях, и в целых особых книгах. Умалчивая о том, что прежде его это самое сказали Хомяков, Аксаков, Н. Я. Данилевский, Тютчев, в иных случаях даже Герцен[2], он повторял чужие мысли в такие только минуты, когда становилось возможным их немедленное приложение, и был вообще, как превосходно выразилась о подобных деятелях Жорж Санд, не "инженером человечества", составляющим планы построек, теории, как думает "Фигаро", а "сапером", приводящим в исполнение эти планы.
Оттого Катков так часто и менял свои мнения, оставаясь всегда верен одной основной цели: принести пользу русскому государству, принести ему пользу так, как он сам в данную минуту понимал эту пользу. Я привел Ж. Санд, мне хочется привести еще и Карлейля, который сказал: "Жизнь похожа на спряжение неправильных глаголов".
Катков знал отлично эту грамматику жизни и соображался с ней постоянно.
Из кабинета своего — его великий, но вовсе не оригинальный и в смысле общих взглядов ничуть не творческий ум — умел с необычайной остротой угадывать то, что можно сделать теперь для достижения непосредственных целей; умел указывать всем на то, что должны делать сейчас люди, облеченные официальною властью. А может быть, иногда и наоборот...
Мне кажется, будто он знал иногда наверное, что его в петербургских высших сферах в данном, особом случае (преимущественно в делах внешней политики) не послушают; что, взявши в расчет, между прочим, и его мнения, пойдут иной, противоположной даже дорогой, и писал все-таки свое, уже не для высших наших сфер на этот раз и не для нашей публики, не для направления русского общественного мнения, а для устрашения или успокоения иностранцев, знавших силу его влияния в России.
Быть может, я с этой стороны (с практической собственно) пристрастен к Каткову до предрассудка или до суеверия, но мне давно уже казалось, будто его эмпирический такт так велик, что он всегда стремится толкать со своей стороны и в пределах своего влияния, хотя бы и косвенно, события именно на ту среднюю диагональ сил, по которой эти события могут идти в данную минуту.
Как гениальный практик-врач нередко сам не знает ясно, почему он в одном случае предпочел холодный компресс, а в другом, весьма с первым схожим случаем, избрал теплые припарки — и в обоих случаях с успехом; так, мне сдается, делал и он.
Мне, в моей вере в совершенно особое призвание Каткова, промыслительное в одном отношении, роковое (кто знает!) в другом, не раз казалось, что он и сам не всегда знает вполне — какая именно польза истекает из его речи в иных случаях; но польза есть, хотя и не та, которую он искал, но есть, и нередко высшая. Например, я помню мои собственные впечатления при чтении "Московских ведомостей" в конце 60-х и в начале 70-х годов, когда я служил в Турции консулом... В газетной литературе нашей не раз уже и тогда поднималась борьба против немцев, и в смысле сопротивления международному преобладанию нового германского государства, и в смысле стремления "обрусить", как говорится, Остзейский край. И в то время, про которое я упоминаю, происходило нечто подобное. Так как сборник статей Каткова, издаваемый теперь редакцией "Московских ведомостей", до этой эпохи еще не доведен, то я и не могу, разумеется, указать, когда и по какому именно поводу сохранилось у меня в памяти, что Катков начал тогда нападать на немцев и Германию; но я уверен, память не изменяет мне в том, что его беспокоили и раздражали неслыханные победы Германии в 70-м и 71 -м году и что он даже желал не раз чем-нибудь и как-нибудь поддержать Францию. Заметно, что он был и тогда не совсем доволен действиями нашей дипломатии или
