Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя. Том 1 - [87]

По хронологическому порядку, следует теперь поместить письмо Гоголя к А.П. Е<лагин>ой, с которой он сблизился всего больше по случаю помещения сестры его к П.И. Р<аевск>ой. Интересен рассказ ее о нерешимости, овладевшей Гоголем (это была одна из слабостей его характера), когда нужно было ехать к А.П. Р<аевск>ой с матерью, чтобы поблагодарить ее за доброе дело, которое она для него сделала. Заехав к А.П. Е<лагин>ой на минуту, он долго медлил у нее, несмотря на напоминания матери, что пора ехать; наконец положил руки на стол, оперся на них головою и предался раздумью. "Не поехать ли мне за вас, Николай Васильевич?" сказала тогда А.П. Е<лаги>на. Гоголь с радостью на это согласился. Вот его письмо к этой особе, показывающее, как он высоко ценил ее внимание.

"Вена. Июнь 28. Никаким образом не могу понять, как это случилось, что я не был у вас перед самым моим отъездом. Не понимаю, не понимаю, клянусь - не понимаю! Каждый день я наведывался к Араба(тским) воротам, к дому, внизу которого живет башмашник, носящий такую грациозную фамилию, не приехали ли вы и когда вы будете в город, и всякий раз слуга, выходивший отворять мне дверь, встречал меня тем же ответом, что вы не приехали и что не известно, когда вы будете в город. Этот слуга и сертук его выучены мною наизусть, так что я знаю даже, где пятно на нем и которой пуговицы недостает. Три или четыре раза я спросил у него обстоятельно ваш адрес, все это я передал очень обстоятельно моему кучеру и, при всем том, я у вас не был. Дорогою только я щупал беспрестанно у себя во всех карманах. Мне казалось все, что я позабыл какую-то самую нужную вещь, но какую именно - не мог припомнить, и только на другой день я вспомнил, что я лошадь, и хватил себя по лбу; но это решительно ничего не помогло. Поправить дела нельзя было: повозка, в которой я сидел, уже добиралась до Вязьмы. Что вы, может быть, не сердитесь на меня за это - этим я могу еще потешить себя: от вашей доброты можно всего ожидать. Но мне нужно было вас видеть, мне хотелось, чтобы вы видели меня отъезжающего, - меня, у которого на душе легко. У вас, в ваших мыслях, я остался с черствою физиогномией, с скучным выражением лица. Еще мне нужно было вам сказать многое, очень многое, - что такое, не знаю, но знаю, что я сказал бы его вам и что мне было бы приятно. Словом, мне сделалось так досадно, что я готов был тогда вытереть рожу свою самою гадкою тряпкою и публично при всех поднести себе кукиш, примолвив: "Вот, на тебе, дурак!" Но всей публики был на ту пору станционный смотритель, который бы, вероятно, принял это на свой счет, да кот, который сидел в его шапке и который, без всякого сомнения, не обратил бы на это никакого внимания. Утешительно в этом непрощании моем с вами, натурально, то, что мы увидимся скоро; по крайней мере нужно вывести это заключение. Но Бога ради, будьте здоровы! Что вам за охота забаливать так часто? Если б вы знали, как мне это грустно! Мне так и представляетесь вы сидящей на диване, с вашим ангельским терпением, старающеюся не подать виду, что у вас какое-нибудь страдание. Исполните же мою просьбу, если меня хоть каплю любите; а не то - ведь я опять вытру себе рожу гадкою тряпкою, то есть, до такой степени гадкою, что буду чихать до самого Рима. Кстати на счет последнего обстоятельства. Я распростился с предметами, возбуждающими чихание, на русской границе. Какой воздух! святые небеса, какой воздух! В нем есть что-то принесшееся из Италии. Нос мой слышит даже хвостик широкка. И откуда это? Какие благодатные ветры принесли? Мне ли нарочно навстречу? Если мне, то, право, стоит. Конечно, я не генерал, но кто же может так любить?.. Так и упиваешься, и жмуришь глаза, и только жалеешь на то, что нос все еще мал и короток. Что бы хотя крошку подлиннее!

К вам одна маленькая просьба. Я послал сестре в деревню Шиллера и сказал ей, что это вы посылаете. Почему я это сказал, вы догадаетесь.------И потому вы не удивитесь, если Annette вздумает вас благодарить, а примите на свой счет".

К сестре Анне Васильевне

"Вена. Август 7 (1840).

Я получил твое письмо от 12 июля вместе с маменькиным, адресованным) прямо ко мне в Вену. Неужели это первое твое письмо из дому? Итак ты мне ни слова не сказала о том, как ты приехала, как и где была в Полтаве, как наконец увидела свою деревню, и кто тебя встретил, и как тебя встретили, и кто тебя узнал, и кого ты узнала, и какие были твои первые впечатления, словом - ничего из того, что прежде всего должно занять.---------И французской перевод и немецкой, тот и другой нужен, но немецкой нужнее, ибо нужно, чтоб к новому году перевести полторы книжки маленькие, которые я тебе купил.------Заведи непременно, как часы - в известный час утра за перевод. Посиди за ним всего только час, меньше даже, но чтобы это было регулярно. Ты увидишь, как это разделит хорошо твой день, и тебе не будет скучно никогда, если у тебя время будет размеренно.------Не ленись; помни, что это одно может доставить тебе деньги и даст со временем возможность помогать даже маменьке.----------

Сей час только я получил второе твое письмо и спешу попросить у тебя извинения за выговор. Этим письмом я доволен вполне. Ты пишешь довольно подробно и как следует. Ну, слава Богу, ты здорова; это главное. Потом я очень рад, что тебе не скучно. Впрочем человеку, который сколько-нибудь умен, никогда не может быть скучно. Нужно только иметь побольше занятий, и будет все хорошо. Только совершенно глупые скучают".