Записки о революции - [684]
А пока все, что сделал ЦИК для «ликвидации конфликта», выразилось в прокламации, опубликованной комиссаром «звездной палаты» при Главном штабе. Таковым состоял некто Малевский. И за душой у него не нашлось ровно ничего, кроме голого требования спокойствия и порядка во избежание гражданской войны, которая будет на радость врагам революции.
Этого было явно недостаточно. Если правительство, ничего «решительного» не предпринимая, ждало, пока ЦИК ликвидирует конфликт, то ведь так всегда было. Ведь здесь искони сосредоточивались все надежды наших полномочных, независимых, неограниченных. Ведь таков был древний закон и порядок: в «нормальное» время неприхотливым звездоносцам давали пинка, требуя, чтобы они помалкивали на задворках и не совали нос в государственные дела; в острые же моменты им кричали: спасайте, на то вы и существуете!.. И до сих пор малых ребят из Зимнего всегда спасали дядьки Смольного.
Но сейчас дядьки были выжиты из Смольного. Там теперь жили серые волки. А дядьки оказались не только беспомощны, но и нераспорядительны. Они забыли свои обязанности и занимались текущими делами, когда волк уже разинул пасть. Ведь это прямая измена! Ведь они предают неограниченных!.. Малое дитя, если бы видело как следует опасность, имело бы все основания кричать не только от страха, но и от обиды. Но дело-то в том, что дядьки прозевали опасность не только для господского дитяти: ведь пасть была разинута и для них самих.
А серые волки продолжали свое дело. Военно-революционный комитет перешел к следующему пункту порядка дня. Этот пункт – важности чрезвычайной. Комиссар, назначенный в Петропавловскую крепость, явился с сообщением, что комендант крепости отказывается признать его и грозит арестом. Крепость, таким образом, считается в руках правительства. Это создает огромные осложнения – помимо того факта, что в Петропавловке находится арсенал со 100 тысячами винтовок. Брать крепость силой после начала боевых действий более чем рискованно. Между тем правительство может укрыться там, пока войска придут на выручку с фронта.
Петропавловку надо взять немедленно – раньше, чем правительство кончит заседать и начнет что-нибудь делать для своей защиты. Способов овладения крепостью было предложено два. Антонов предложил сейчас же ввести надежный батальон павловцев и разоружить гарнизон крепости. Это, во-первых, было связано с риском, а во-вторых, это было основательное боевое действие, после которого надо тут же атаковать и ликвидировать правительство… Троцкий предложил другое. Поехать ему, Троцкому, в крепость, провести там митинг и захватить не тела, а души гарнизона. Во-первых, тут нет риска, а во-вторых, может быть, правительство и после этого будет пребывать в нирване и позволит Смольному безвозбранно хозяйничать все шире и дальше.
Сказано – сделано. Троцкий сейчас же отправился вместе с Лашевичем. Их речи встретили восторженно. Гарнизон почти единогласно принял резолюцию о Советской власти и о своей готовности с оружием в руках восстать против буржуазного правительства. Комиссар Смольного был водворен в крепость, под охрану гарнизона, и не признавал коменданта. Сто тысяч лишних винтовок были в руках большевиков.
Что при этом подумало правительство, что сказали в Главном штабе, я не знаю. Но ни там, ни здесь ничего не сделали в течение всего дня до поздней ночи.
После перерыва, в предвечерние часы, в Предпарламенте возобновились прения по внешней политике. Не помню, чтобы в кулуарах говорили о событиях, и, кажется, ничего не знали о взятии Петропавловки… Но в зале было несколько повеселее. Депутатов было много. Любопытно говорил патентованный советский дипломат Скобелев. В пошло-истасканных, бессодержательно-общих фразах он «излагал» дипломатическую мудрость Рибо и Бонар Лоу. Это подражание взрослым и умным было с удовольствием отмечено на другой день… «Новым временем». А слушать было очень смешно.
Затем Потресов изливал свою мудрость насчет того, что мир нам нужен не всякий, не такой, за который нас проклянут будущие поколения… Но центром было выступление Мартова. Пожалуй, это была самая блестящая его речь из слышанных мною. Да и правые от своих думских златоустов не слыхивали таких речей. Они сердились и перебивали. Но это подливало масла в огонь. Мартов извергал целый фейерверк художественных образов, сливая их в целостный художественный монолит. Нельзя было остаться не захваченным силой этого ораторского искусства. И слушатели должным образом оценили его.
Но вот вопрос: о чем говорил Мартов? Он говорил о революции, о ее кризисе, о его причинах и условиях. Это было не только блестяще, но и замечательно в отношении ума и глубины. Содержание речи далеко перелилось за пределы внешней политики. Это была философия момента. И это было страстное обличение правящих кругов. Но… эта речь не была политическим актом, которого требовал момент. Тут не было должных политических выводов. Речь проходила мимо текущих огромных событий. В критический момент революции Мартов не нашел необходимых слов
