Записки о революции - [602]

Все это на самом деле было назидательно. Зарудный был человек, чуждый политике; она была ему не «по зубам». Но его прекрасные личные свойства, его удивительная искренность сделали свое дело на совещании. Большевики, напряженно слушая враждебного министра, хорошо оценивали, какая это великолепная агитация болотной массы – против коалиции … Церетели тут промахнулся. Недаром свою министерскую речь он посвятил полемике с Зарудным – под видом продолжения и дополнения «выводов»: в личном-де режиме, конечно, виноват не Керенский и не дарованные ему неограниченные полномочия, а виновата сама революция. Да, ни больше ни меньше… Промахнулся Церетели.

А затем на Демократическом совещании началась бесконечная волынка, для которой оно и созывалось. Читались декларации, и произносились речи о коалиции от имени групп, «курий» и фракций. Это продолжалось три дня. В один только день 17-го на трибуне Александринского театра продефилировало 47 ораторов. У бесконечных «курий» и подкурий были нередко большинство и меньшинство, выступавшие с отдельными речами и декларациями; иногда из «курии» выделялись еще и фракции. Вообще же фракции выступали помимо «курий»… Внимание быстро притупилось; коридоры и буфет были переполнены. Пожалуй, делегаты удерживались в Александринке только ожиданием какой-нибудь сенсации, скандала, а также надеждой, что в один прекрасный час будут прекращены осточертевшие прения и они понадобятся для «решающего» вотума.

Реакция на полемические выводы ораторов становилась все слабее. И уже совсем казенно, хотя и дружно, раздавалось при всевозможных разоблачениях коалиции большевистское «Позор, позор!»… Помню, часа полтора мы зевали рядом с Луначарским в одном из первых рядов партера, уже давно зиявшего пустотами. Как-то нечаянно, среди сонной одури, после какой-то совсем нейтральной фразы неинтересного оратора у меня вырвалось: «Позор!» По театру пронесся раскат смеха. Нашлись было подражатели, но в общем классический «позор» был сорван.

Ни в памяти, ни в газетах за 16-е и 17-е я не нахожу ничего, что можно было бы отметить. Все эти кооператоры, «представители крестьянства», делегаты национальностей, целый букет разных казаков, увечные воины, интеллигенция, муниципалы – сторонники коалиции, муниципалы большинства, муниципалы меньшинства, муниципалы-большевики, земства большинства, земства меньшинства, журналисты, профессиональные союзы в целом, профессиональные союзы в отдельности, мусульмане, исполкомы, грузины-воины, всякие экономические комитеты проходили перед нами утром, днем и вечером без всякого впечатления и следа.

Я усиленно занимался тут же своей газетой: читал рукописи и писал статьи.

Пожалуй, наиболее яркими моментами в эти дни были «разоблачения» железнодорожников и «страховой группы», пригвоздившей доблестного Скобелева «к позорному столбу». С интересом или, скорее, с любопытством слушали бурного Рязанова, который говорил, главным образом, о корниловцах-кадетах и даже огласил передовицу «Речи» от 30 августа, замененную в свое время конфузливым белым пятном.

Некоторое оживление наступило только к вечеру 18-го. Пришла очередь советской «курии», а затем и фракционных ораторов… Советская «курия», по примеру меньших братьев, разделилась на две части. От большинства выступал Мартов, от меньшинства – Дан. Уже это само по себе было сенсационно и знаменательно. «Вся демократия» видела воочию, как быстро все течет и что конъюнктура первого Всероссийского советского съезда за три месяца успела превратиться в собственную противоположность. Не видел этого только кружок самого Дана…

Советская декларация была составлена отлично, но выдержана в довольно академических тонах. Она была посвящена, главным образом, выяснению исторической роли Советов в нашей революции. Кончалась же декларация таким аккордом: «Обращаясь к представителям всех демократических организации, собравшихся на Всероссийское совещание, делегация Советов рабочих и солдатских депутатов призывает решительно отвергнуть всякое соглашение с цензовыми элементами, всякую безответственную власть, власть единоличную или коллективную, и приложить свои силы (?) к делу создания истинно революционной власти, способной разрешить неотложные задачи революции и ответственной впредь до Учредительного собрания перед полномочным представительством трудящихся народных масс…»

Декларация советского меньшинства, оглашенная Даном, была, в сущности, только особым мнением «звездной палаты» и изолированной кучки «мамелюков» из старого, висящего в воздухе ЦИК. Среди советских людей число сторонников коалиции было ничтожно. Бывшие всемогущие советские лидеры, тащившие за собой миллионные советские массы, были уже без всякой армии. Оставаясь генералами, они искали себе армию, но с трудом находили себе опору среди все более отсталых, буржуазно-обывательских, мещански-заскорузлых групп… Эти генералы говорили так:

«…Верные советской традиции, мы считаем нужным и теперь звать к участию во власти все цензовые элементы, способные осуществлять неотложные задачи революции, готовые идти революционным путем и не скомпрометировавшие себя ни прямым, ни косвенным участием в корниловском мятеже… Мы считаем нужным энергично звать их для действительного и энергичного проведения в жизнь платформы, выработанной объединенной демократией на московском совещании… Для того чтобы обеспечить состав власти, способной проводить в жизнь эту программу, объединенная демократия должна сама взять дело переговоров о формировании нового кабинета в свои собственные руки. И вместе с тем демократический съезд должен выделить из себя представительный орган, в котором были бы представлены все крупные силы и перед которым правительство должно быть ответственно…»