Записки о революции - [564]
Но, спрашивается, что же происходило с главноначальствующим над корниловским войском? Что делал теперь генерал Крымов, которого мы оставили в Луге, или что делалось с ним?.. Не знаю, в этот день или накануне глава правительства и государства в непрестанных своих заботах о мирной ликвидации кризиса послал к Крымову в Лугу некоего «офицера, который когда-то у него служил, для того чтобы он разъяснил ему обстановку». Понимал ее Крымов до того или не понимал, но во всяком случае он давно знал то, что знала и его армия: что идет он не против большевиков, а поднимает перед лицом внешнего врага мятеж действующей армии против «законной власти». Мало того: если его армия была «обманута» перед походом, то Крымов действовал с открытыми глазами еще в Ставке. Правда, его исходным пунктом был «максимум легальности». Однако перед заключительным актом переворота, каков бы он ни был, Крымов как будто бы не должен был остановиться ни в каком случае – если только позволит соотношение реальных сил… Но вот легальность срывается, и мятеж разоблачается на первых его стадиях. Связь же со Ставкой прерывается, и начальник войск, действующих против революции, предоставляется самому себе. Понимает ли он ныне обстановку и умеет ли сделать надлежащие выводы?
Накануне, утром 29-го, когда перелом определился, но дело еще не было бесповоротно проиграно, Крымов показал, что он обстановки не понимает. Утром 29-го он издал в Луге приказ по своей армии за № 128. В этом приказе видна одна только растерянность: тут и волки не сыты, и овцы не целы… Крымов не находит ничего лучшего, как опубликовать в этом приказе заявления обеих сторон: Керенского – о мятеже и Корнилова – о провокации. Затем, ссылаясь на авторитет Главковерха Клембовского, объявляет «для руководства» (!), что Корнилов по постановлению казаков несменяем, а все командующие фронтами ему подчиняются. И наконец, Крымов оповещает о начавшихся в Петербурге бунтах, угрожающих голодом столице… Больше ничего. Спасти положение при такой «позиции» было невозможно.
Итак, посланный Керенским офицер должен был разъяснить Крымову обстановку. Его «миссия» удалась, 30-го числа Крымов вместе с офицером объявился в Петербурге… Вы, конечно, понимаете дело так, что этот офицер арестовал и привез под конвоем главного технического руководителя мятежа и фактического открывателя фронта? Нет, вы не понимаете обстановки: ведь это не был командующий большевистскими повстанческими войсками… Генерал Крымов просто приехал в столицу и немедленно направился во дворец.
Далее следует сцена, подробно воспроизведенная Керенским. Ее целиком должны использовать авторы будущих исторических мелодрам для невзыскательной публики. Дело было так: «Когда мне было доложено, что явился генерал Крымов, я вышел к нему, просил его войти в кабинет, и здесь у нас был разговор. Вначале генерал Крымов говорил, что они шли отнюдь не для каких-либо особых целей, что они были направлены сюда в распоряжение Временного правительства, что никто никогда не думал идти против правительства, что как только выяснилась вся обстановка, то все недоразумение разъяснилось, и он остановил дальнейшее продвижение. Потом он добавил, что имеет с собою по этому поводу приказ. Сначала этот приказ он не показал мне, но… видимо, у него было некоторое колебание, и наконец он отдал мне этот (известный нам) приказ такого яркого и определенного содержания… Я прочел приказ. Я знал Крымова и относился к нему с большим уважением… Я встал и медленно стал подходить к нему. Он тоже встал. Он видел, что на меня приказ произвел особенное впечатление. Он подошел сюда, к этому столу (показывает Керенский следственной комиссии), я приблизился к нему вплотную и тихо сказал: „Да, я вижу, генерал, вы действительно очень умный человек. Благодарю вас“. Крымов увидел, что для меня уже ясна его роль в этом деле». – «Сейчас же я вас вызвал, – продолжает Керенский, обращаясь к председателю следственной комиссии, – и передал вам», то есть что передал? Крымова? Нет, председатель следственной комиссии тут же подчеркивает, что передал приказ.
Дальше Керенский стал допрашивать мятежного генерала, а генерал стал давать поневоле сбивчивые показания. «Тогда я (Керенский) расстался с ним, то есть отпустил его, не подав ему руки… Пусть никто не думает, что я перестал уважать его, отказывая ему в рукопожатии. О, совсем нет!» После нескольких иллюстраций мужества и благородства Крымова министр-президент продолжает: «Все это так ярко характеризует честную, мужественную и сильную сущность этого человека. Но я был официальнейшим лицом в официальной обстановке, среди официальных лиц: передо мной, министром-председателем и военным министром, стоял генерал, государственный преступник, и я не мог, не имел права поступить иначе».
Вы теперь, конечно, поняли, читатель, почему Керенский не мог, не имел права подать Крымову руку? Ну вот… Вы, читатель, теперь, наверное, совсем хорошо поняли, что такое был у нас Керенский? После корниловской эпопеи тут, кажется, все стало ясно как стеклышко.
Крымов ушел из дворца, ушел невозбранно. Никому из официальных людей в этом официальном месте не пришло в голову, что государственного преступника, согласно июльским прецедентам, пожалуй, следовало бы задержать. По меньшей мере, его надлежало
