Записки майора Томпсона - [53]

«Верите ли вы в «большую любовь?»

Этот конкурсный вопрос особенно волнует Терезу, потому что в ее памяти еще живы обстоятельства той драмы, которая в один прекрасный день (а длилась она отнюдь не один день) потрясла нашу супружескую жизнь. Я человек внешне такой уравновешенный, ничем не примечательный мещанин… Мне кажется, Тереза до сих пор не может опомниться от того, что еще какая-то женщина обратила на меня внимание… (Впрочем, и я сам тоже…) Правда, эта другая женщина была существом самым обыкновенным — секретаршей. Звали ее Мириам. Ей было двадцать шесть лет. И для меня, человека, которому уже перевалило за сорок, Мириам была новой весной. В этом возрасте настоящее чудо любви заключается в том, что вы можете помолодеть за одну секунду на двадцать лет. Да, достаточно было той самой секунды, когда вечером в кино ее рука легла на мою, чтобы меня затопила волна давно не изведанного счастья. Рука… одно прикосновение руки — и земля дрогнула… Мне казалось, что я заново родился, где-то в другом мире. Мир Мириам был так не похож на тот, в котором я жил раньше: Литл Тич, ресторанчик «Бык на крыше», мелиссовая вода, пневматическая почта и «колесо обозрения», боксеры Карпантье и Демпсей, Сюзанна Ланглен, авиатор Фонк, Цеппелин, гонщики Бугатти, даже Ландрю и Зографос — все то, что заполняло мое детство, для нее было пустой звук.

Я чувствовал себя молодым, как никогда, подданным вновь открытой страны, носящей имя Мириам. Может быть, это и есть настоящая любовь — чувствовать, что любимое существо стало для тебя целой страной? Вдали от нее я был словно на чужбине. Мне по-другому дышалось без нее и даже синева неба казалась не такой яркой. Ее лицо постоянно всплывало перед моими глазами, оно вклинивалось между мной и Терезой, я видел его на письменном столе Барнажа, оно возникало на табло электронной машины. И даже на улице оно не покидало меня, ее головка то и дело чудилась мне на плечах других женщин. Я жаждал вновь услышать ее голос, он был для меня живительным родником, а ее молчание — тишиной полей…

…Но хватит. Когда статистик впадает в лирику, это становится опасным. Да и к чему копаться в прошлом, с которым давно покончено? Все было так банально! Но, по правде говоря, в любви все кажется банальным, пока не полюбишь сам: тогда все становится необыкновенным. В общем, это была любовная история, каких миллионы, одна из тех вечных историй, которые можно увидеть всякий раз, когда идешь в театр. Только вот… Существует жизнь, о которой женщины читают в романах, узнают из пьес, видят в кино, и просто жизнь. Я должен признать, что в обычной жизни Тереза не примет и сотой доли того, с чем она готова примириться, — что я говорю! — чему она горячо аплодирует в театре.

Женщины оплакивают Анну Каренину; они вполне допускают, по крайней мере на сцене, что отца семейства, ослепленного прелестью юной девушки, могут пожирать смертные муки любви: они трепещут за Тристана, которого сейчас выдадут следы на полу; ничто сильнее не волнует их чувствительные души, чем преступная любовь мадам Реналь и Жюльена Сореля; еще более их потрясает кровосмесительная связь матери с сыном, особенно если под этой историей стоит подпись Софокла. Подобные драмы вызывают на глазах у них слезы.

«Такова любовь, — говорят они, — такова жизнь!»

Но если в один прекрасный день их собственного мужа будет пожирать то же пламя, томить та же любовная тоска, обуревать те же желания, что останется от этих сердечных бурь, от этого опустошительного огня, от этой любви с первого взгляда, одним словом, от всей этой Любви с большой буквы? Ничего. Или, вернее, все эти «неодолимые влечения», «нежные страсти», «безумные желания» и «неземные восторги», все эти исступленные слова, которые они с восторгом смакуют в театре и с трепетом душевным читают и слушают, теперь сводятся к одному, вернее, к трем словам: «Спать… спать с девкой». Тристан бессмертен, Тристан возрождается вновь и вновь, в мире миллионы Тристанов — но только не вы. Как бы ни были чисты ваши чувства, как бы ни была велика ваша страсть, как бы ни рвалась на части ваша душа, вы все равно не Тристан, а «подлый негодяй». Высший акт торжествующей любви, столь возвышенно воспетый поэтами, — одна «гадость». Ваш ангел — шлюха. Ее ласки? Сплошная мерзость. А Любовь с большой буквы — это попросту: седина в бороду — бес в ребро.

По-видимому, для всех мужних жен существует лишь один вид женщин, с которыми мужья могут изменить им: девка. Будь то их лучшая подруга, которую они всегда ставили в пример, наделяя ее всеми добродетелями, или невиннейшая нимфа, юная девушка, расцветающая под лучами любви, или датская принцесса, находившаяся проездом в Париже, — любая из них сразу же становится «девкой», «бабой», «тварью», попробуй она только прикоснуться к священной собственности жен — их мужьям. И кажется абсолютно невозможным в отличие от того, что происходит в книгах, на сцене или на экране, чтобы муж мог влюбиться в приличную женщину.

К тому же вопрос упрощается: вы совсем и не влюблены. Эта потаскушка «опутала» вас, вскружила вам голову. Она — само воплощение зла. И доказательство: «Разве мало на свете холостяков, зачем же приставать к женатому человеку!» Любовь?.. Тьфу… Одни козни. Видимо, эта извращенная особа получает патологическое удовольствие (хотя существует огромное блеющее стадо всяких там вдовцов и разведенных, которым только это и подавай!), разбивая чужую семью. (Замужней женщине и невдомек, что у этой «твари» было бы куда меньше осложнений, сведи ее судьба с холостяком. Нет, «она это сделала нарочно».) «И почему она поступила так именно со мной? И почему она? Почему эта самая?»