Записки лжесвидетеля - [17]

Когда приехали Али и Рахим, стало легче. Самое главное было перенести взрывчатку – ведь ее вообще-то нельзя было оставлять без присмотра. Но людей на этих высотах уже не было. Поэтому у обочины, где было выгружено всё добро, я оставил Рахима, а сам вместе с Али до вечера таскал ящики со взрывчаткой, по два зараз, к совсем уж безлюдному разлому в скалах метрах в ста до озера. Уже в сумерках мы втроем, вместе с Рахимом, перетащили все остальное и с грехом пополам поставили поодаль палатку. Нечего и говорить, что сил хватило только на то, чтобы вскипятить на примусе чаю и свалиться, как убитым, на спальники, брошенные поверх второпях постеленного брезента. Все мышцы ныли. На следующий день взрывчатки должны были завезти еще столько же, если не больше…

Ее и завезли. Но ведь пора было и работать! Поэтому аммонал мы лишь оттащили за какой-то валун подальше от дороги, какой бы пустынной она ни была. Перенести очередную сотню ящиков к палатке нам предстояло вечером, по окончании основной работы.

Но не все так страшно, как кажется. Когда речь шла о таких мощных зарядах, справедливо считалось, что дай Бог сделать за рабочий день пару взрывов. И то только в первые два дня, когда станция стояла не видно где, но все же сравнительно близко, и первые взрывы были «всего лишь» по восемьсот килограмм, максимум – по тонне. Но распределить этот вес на шестнадцать-двадцать пятидесятикилограммовых связок, снабдить каждую двумя электродетонаторами, соединить их подходящим образом и побросать всё это хозяйство в ни в чем не повинную чистейшую воду должен был, разумеется, я сам и только сам. Никакой помощник брать в руки уже снаряженный заряд, ясное дело, не мог. Отгонять от места взрыва снежных людей им тоже никакого резона не было. Поэтому, пока я занимался своими профессиональными обязанностями, они вполне могли потихоньку перетаскивать схороненные неподалеку от обочины ящики. Наивно надеяться, что без хозяйского пригляда Али с Рахимом займутся этим достаточно ревностно, но что-то все же перенесут, так что на вечер останется уже не слишком много.

Но для начала надо было протянуть телефонную линию. Заниматься этим пришлось тоже мне. Дело в том, что почти половина ее была уже протянута рабочими снизу, от станции. Конечно же, не вдоль дороги, со всеми петлями ее серпантина, а напрямки. Прижатые камнем на одном из склонов два закороченных проволочных конца следовало разыскать, подсоединить к ним свою катушку – между прочим, километра на три двойного и довольно-таки тяжелого семижильного провода! – сделать надежную скрутку и дотянуть линию до нашей палатки. Разве мог я доверить это дело своим рабочим? Их вообще нельзя было слишком далеко отпускать от себя. Как показывала практика, хоть они и были местными жителями, но по легкомыслию запросто могли потеряться, а чувства направления в горах, как ни странно, обычно бывали лишены. Искать их потом – без подмоги не обойтись. В геологии отношения почти как в армии. Случись что с рабочими – отвечать, причем по суду, придется их непосредственному начальнику. В данном случае – мне. Поэтому я и пошел тянуть телефон сам.

Если не считать начальных получаса-часа, когда с довольно увесистой самодельной катушкой с проводом в рюкзачке за плечами надо было разыскать оставленные станционными рабочими концы, занятие это по-своему даже умиротворяющее. Катушки, точнее, заменяющие их плоские доски с треугольными прорезями на противоположных сторонах, мы выпиливали сами из фанеры, потому что они оказывались на несколько килограммов легче заводских – из металла, с вертящимся барабаном, ручкой и стопором. На фиг нам сдались все эти фабричные прибамбасы! Мы шли по земле, сухой и влажной, ровной и гористой, поросшей травой и кустарником или осыпающейся под ногами песком и галькой, но везде одинаково удивительной, родной, суровой и ласковой одновременно. Мы шли по ней и движениями вековечного сеятеля сбрасывали с наших фанерных самоделок, левой рукой упертых в пояс, вместо семян – виток за витком двойной семижильный провод. Если вчувствоваться, забыть о логике и отдаться ощущениям, это все-таки тоже был своеобразный сев. Жестокий и грубый, на грани насилия, потому что завершался чудовищным проникновением заряда в земную плоть. Но иногда женщинам нравится такое обхождение, и что бы кто ни говорил, но земля отдавала после этого нам свои порождения: камни и жилы, а в других краях нефть или газ.

Я добрался до последнего гребня, отделяющего меня от распадка с нашей палаткой. Мой путь шел не прямо вниз, а слегка наискосок – градусов на тридцать. И тут я увидел ее. Она была тоже дитя земли – огненная лиса, откормившаяся за лето, размером с небольшую овчарку не спеша трусила слева от меня почти в том же, что и я, направлении. Метров через десять наши пути перекрещивались под острым углом. Судя по скорости ее бега, она должна была обогнать меня в точке пересечения всего лишь на метр-полтора. Лиса даже не повернула в мою сторону головы. Она только на миг скосила глаза, увидела, что у меня нет ни ружья, ни палки, всё поняла, всё оценила и как ни в чем не бывало, ничуть не ускорив бег и не сменив направления, продолжила свое движение встречным со мной курсом. Кто знает, может, она даже почувствовала каким-то своим телепатическим чутьем, что никакой угрозы от меня в любом случае не исходит? Мы разминулись в двух-трех шагах, и я остановился на несколько минут, чтобы посмотреть ей вслед и навсегда запомнить эту полную достоинства стать, это мускулистое тело, явившееся сюда из сказок или с листов средневековых миниатюр. Лиса, казалось, плыла среди пожухлой травы и мелкого кустарничка, и долго еще можно было следить за ее мощным хвостом, пока она не скрылась за очередным взгорьем.