Записки карманника (сборник) - [20]
В те времена мне в пути частенько встречались каторжане, которые ходили по этапам годами – то в одну, то в другую сторону. То их по каким-то причинам не принимала лагерная администрация, то не успевали они прийти к хозяину, как их тут же требовали назад, туда, откуда были этапированы, да мало ли оказывалось причин? Случалось даже, что, когда до ближайшей пересылки было далековато, людей освобождали прямо из «Столыпина», день в день. Таков уж был порядок.
Так что не было ничего удивительного в том, что и мы мотались в пути уже около двух месяцев. Позади остались пересылки Горького и Казани, и холодным январским вечером 1975 года мы прибыли в кировскую тюрьму.
Помню, я еще не успел даже прийти в себя, как очутился в огромной камере-сборке. Мне показалось, что короткий путь длиной в несколько метров из «Столыпина» в воронок я пролетел по воздуху, сопровождаемый дубинками конвоиров и срывающимися с поводков немецкими овчарками, натасканными на заключенных.
Выделенный для нашей транспортировки воронок конвой забил под завязку. Около получаса пути до пересылки мы изнемогали от жары и запаха пота. Я стоял в воронке как столб, истекая потом, зажатый со всех сторон такими же, как и сам, горемыками, не в силах даже глубоко вздохнуть, и проклинал все на свете. Я думал лишь о том, как избежать «радушного приема» конвоем самой пересылки.
Наконец все процедуры, связанные с приемом и распределением заключенных, остались позади, и всех нас, а этап был немаленький, около тридцати человек, раскидали по хатам. Меня, Проныру и еще одного достойного каторжанина с четвертаком за плечами, который таял от чахотки прямо на наших глазах, посадили отдельно от остальных.
Дело в том, что в те времена в любую камеру, будь то хата следственной тюрьмы, БУРа, изолятора, крытки или пересылки, водворяли строго по мастям. Чтобы избежать ненужных инцидентов, прежде чем забросить в какую-либо из камер, мусора спрашивали: «В какую хату пойдешь?» Говорил: «К ворам» – значит, водворяли в камеру к ворам, «К мужикам» – сажали к мужикам, молчал – значит, попадал к парчакам.
С самого выезда из «Красной Пресни» воры нам не встречались, здесь же урок было двое – Мордак Саратовский и Костя Огарков из Москвы. К ним в камеру нас троих и закинули.
Как только мы перешагнули через порог камеры, шум и гвалт, стоявшие в ней до этого, тут же утихли. Не обращая внимания на сверлящие, любопытные взгляды, всем своим видом давая понять, что пришли к себе домой, мы сначала помогли присесть на нижние нары нашему чахоточному приятелю, которого вели буквально под руки, а уж затем поприветствовали хату, как положено у арестантов нашего круга, и оглянулись по сторонам.
Камера эта была огромной, площадью около двадцати пяти квадратных метров. Такими славились в основном северные пересылки: Свердловск, Новосибирск, Иркутск. Справа от входа, от одной стены до другой, стояли двухъярусные деревянные нары около двух метров в высоту и в ширину. В стене, к которой примыкали нары, было пробито небольшое и наглухо зарешеченное окно. Такое же окно было и в левом от входа углу камеры, почти прямо над парашей, в ближнем же углу стояла полукруглая печь под потолок, огороженная решеткой. Печь топилась из коридора и обогревала сразу два помещения – наше и соседнее через стену. Вся остальная часть камеры отводилась для тусовок.
Хата была забита под завязку. При норме в тридцать заключенных, в ней в тот момент находилось не меньше ста. В камере было тепло и даже жарко. Арестанты занимались кто чем: играли в карты, тусовались и спали. Тюремная игра для большинства из нас была хлебом насущным – единственным занятием, благодаря которому можно было и «время провести, и кое-что приобрести».
Несколько фуфлыжников метались от нар до угла, где стояла параша. Здесь они варили чифирь для тех, кто играл. Остатки «дров» – вафельных полотенец, чистых бязевых портянок или хлопчатобумажных хозяйских кальсон – тряпья, которое было в ходу, потому что от него почти не было гари, бросали тут же в парашу. При этом один из них держал чифирбак, другой занимался непосредственно варкой чифиря, поддерживая огонь факела под кружкой, а третий был наготове, открывая крышку параши в тот момент, когда небольшой кусок материи прогорал и начинал дымить.
Справа от входа на верхних нарах, под одной из двух неярких лампочек, расположились двое шпанюков в окружении братвы. Хоть Мордаку и было тогда далеко за пятьдесят и он успел уже пройти все круги ада, изобретенные легавыми на этой грешной земле, все же хилым и приморенным назвать его было трудно. Это был круглолицый мужчина среднего роста, от природы коренастый и жилистый крепыш, чего нельзя было сказать о другом жулике.
Костя Огарков был больше похож на столичного интеллигента. Приблизительно одного возраста со своим братом по жизни, но все же чуть моложе его, он был высокого роста, с правильными чертами лица и очень худым. Судя по частому, сиплому кашлю, жулик болел туберкулезом, но держался, как и подобает вору, молодцом.
