Записки из сабвея, или Главный Человек моей жизни - [16]

Я не был фанатом гитарной музыки, она мне просто нравилась. Марина же явно скучала, зато друзья мои сидели завороженные, с упоением отдаваясь звукам нейлоновых струн. Но если посмотреть со стороны на их одежду и затрапезный облик, то создавалось впечатление, что два не совсем трезвых плотника днем ремонтировали кресла в партере и после работы по какой-то причине задержались там.

Акустика казалась мне сверхъестественной – человека, игравшего на гитаре без микрофона, могли отчетливо слышать сотни людей из любой точки зала.

В самый разгар концерта я чуть было не упал под кресло от ужаса и стыда: в то время когда интеллигентная публика внимала знаменитому испанцу, Ложкин, сидевший слева от меня, попытался шепнуть на ухо Витьке: «Ёб твою мать, у него же пятая не строит!» Шёпота не получилось – благодаря этой самой акустике над рядами пронёсся явно бухой голос. Тут надо сказать, что дикция у Ложкина была, как у Леонида Ильича Брежнева в старческие годы, – говорил он так, будто хорошо вмазал и ещё не успел протрезветь.

Петькино замечание по поводу расстроенной гитары музыканта услышали все в зале. Те, кто сидел перед нами, повернулись, осуждающе глядя на нас. Я глупо им улыбался, толкая Ложкина локтем в бок, чтобы он еще чего-нибудь не ляпнул.

Марина заявила мне потом, что на концерты с Витькой больше не пойдёт. А Петька Ложкин через два года начал потихоньку выпивать, затем продал за двести баксов свою комнату в коммуналке. После видели, как он побирался в электричках, затем совсем пропал.

Так вот… Привёз нас с Мариной Витька во двор на своём горбатом «запоре» и домой в Быково укатил. Мы поднялись в квартиру. Я спросил:

– Ну, так куда ты пропала?

– Я у Ланки ночевала, пьяная…

– Не ври, тебя там не было. Я и к тёще заходил…

С тёщей я её опередил, чтобы не услышать очередную ложь.

– Ну что ты молчишь? Где твоя куртка?

Марина расплакалась и стала просить прощения. Сказала, что ночью, возвращаясь с шашлыков, остановила машину, чтобы доехать до дому. А шофёр увез её в Родниковские гаражи и там трахал до утра. С рассветом Маринку доставили домой, а куртку она в гараже забыла…

Я, даже не похмелившись, молча собрал рюкзак и уехал в Агашкино, на базу к Серёге-егерю. Он удивился моему приезду – охотничий сезон уже прошёл. Я сказал, что хочу половить рыбу на лесном озере и мне нужна палатка. Он ещё больше удивился, но палатку принёс, и ещё дал хлеба, сала, чая и сахара.

Три дня жил я в лесу, ходил по завалам и чащобам, пытаясь вытряхнуть из себя гадкое чувство. Это была жгучая смесь ревности с липким чувством опустошённости, будто тебя кинул на все бабки лучший друг. Но на четвёртый день я всё-таки решил вернуться к Марине – раз уж засунули, ходи не ходи по лесу – назад не вытащишь…

Правда, с годами тяжкое чувство ревности притупилось, а отношения переросли в любовно-семейные. Она стала Главным Человеком моей жизни, я даже про себя сокращённо называл её так: ГЧмже. Марина была мне дороже отца, матери и сына, за неё я мог умереть, не думая ни секунды, несмотря на подъёбки относительно размеров моего члена.

Перед тем как познакомиться со мной, Марина перепробовала много мужиков и часто о них рассказывала. Мою же интимную часть называла ласково «карандаш» или «мизинец». До неё я был дважды женат, но ни одна из жён не позволяла себе подобных замечаний.

Я доставал линейку и, когда ГЧмже была на работе, измерял длину своего «карандаша». Если мерить с той стороны, где пупок, то выходило четырнадцать с половиной сантиметров, а со стороны мошонки – и все пятнадцать. О толщине я не говорю, в возбуждённом состоянии форма его была нормальной, с правильной головкой, заметно выступающей над самим стволом. Пускай пятнадцать – и не семнадцать, но всё же не одиннадцать и не десять.

* * *

Вот из-за «мизинца» я в первый раз и изменил ГЧмже с её лучшей подругой – Ланкой. У Ланы был муж – спортсмен с большим «прибором», но кончить она не могла. Пока супруг на сборах, Ланка то с одним, то с другим ухажёром оставалась у нас ночевать (в её квартире жил ещё и брат мужа) – никто не мог удовлетворить её. Я даже Кольку Берковского вызвал для этого дела…

Колян и Ланка

Кроме раннего алкоголизма, Берковский приобрёл в насыщенной событиями жизни ещё и неодолимое влечение к куннилингусу, просто обожал у баб срамное место вылизать.

Ещё в дурдоме, в курилке, он часами восторженно описывал разнообразие половых губ, показывал на пальцах, каких необычных размеров бывает клитор. Неутомимо рассказывал, где действительно находится точка «G» и как работать языком и пальцем одновременно, но с различными ритмами.

Высокий стройный брюнет, он, казалось, рождён был для того, чтобы Ланка впервые, к нашему общему удовольствию, испытала долгожданный оргазм.

Подопытная пара была приглашена нами в Быково, в дом к Вите Егорочкину, где Колян в отдельной комнате провёл с ней добрых три часа. Как только он вышел оттуда, я утащил его на кухню и спросил:

– Ну что?

– Да ну её на хер, бревно бревном…

Потом прошло ещё три года, а Ланка, меняя партнёров, так и не кончала.

Как-то раз она заболела пневмонией и попросила провести ей полный курс внутримышечных инъекций пенициллина.