Записки из мира духов - [42]

После обмена программными речами джентльмены, не добившись уступок противоборствующей партии, переходят, как это принято на выборах в респектабельном обществе, к яростной картежной схватке, в которой они зловеще и страшно звереют и в которой решается судьба нового Генерального Президента. Игра в карты лишь форма. Победил главный бог - капитал, те магнаты, что сделали ставку на баснословные свои деньги: "вся мировая война... стоила куда дешевле".

"- А теперь можно голосовать! - удовлетворенно произнес один из духов, и все присутствующие стали вписывать в бюллетени имя Ба Шань-доу".

Триумф, однако, был недолгим. Прошла всего неделя, а победители Лу Юэ-лао и Пань Ло стали банкротами. Жестокая борьба финансовых и промышленных воротил привела могущественнейших магнатов к ошеломляющему падению - столь знакомому явлению в американской действительности.

Изображаемая в повести борьба, быть может, имеет пределы. В своем сатирическом повествовании автор почти не выходит за частокол противоборства двух партий. В рамках такой методологии соперничество, происходящее между всесильными магнатами, сводится к противопоставлению друг другу своекорыстных планов, почти не связанных с живой тканью социальных процессов, с логикой классовой борьбы, с диалектикой общественной жизни. И в этом известная узость "Записок".

Но темой борьбы за власть повесть Чжан Тянь-и не исчерпывается. С великолепным знанием предмета писатель воспроизвел идеологическую атмосферу, царившую в мире духов и способствовавшую активной деятельности поразительных по своему нравственному и духовному уродству корточкистов и восседающих. Вопреки заверениям обитателя мира духов Сяо Чжун-но, читатель проходит по всем восемнадцати кругам буддийского ада, где истязают, впрочем, не обычными банальными способами, но более изощренно и продуманно - орудиями пыток выступают фарисейство и кликушество, невежество и тупость, ханжество и лицемерие.

Чжан Тянь-и беспощаден. Он выставляет на суд презрения - и смеха- целую галерею "мертвых душ" от науки, культуры, искусства, хорошо знакомых ему "по жизни". Вот историк Вэй Сань-шань, наделенный высокими титулами и званиями, проповедующий под видом "новейших открытий" ни с чем не сообразную чушь и галиматью. Рядом с ним - злобный и невежественный мракобес И Чжэн-синь, "крупнейший авторитет в области антропологии"; мы узнаем также о титанической деятельности "величайшего из эрудитов", покойного профессора Вэня, автора книг "От абсолютизма к теории относительности", "Начальное пособие по баскетболу", "Компендиум по кулинарии", "Способы лечения заболеваний кожи" и тому подобных.

Герои Чжан Тянь-и с серьезным видом обсуждают проблемы прикрывания чехлами носов, высчитывают количество каких-то нелепых клеток "А" в мозге индивидуума из верхов, выдвигают "теории" происхождения мира, находящиеся на грани полного идиотизма.

Законы и принципы мира духов бессмысленны и абсурдны; крючкотворство и софистика заменили в нем здравый смысл; фальсификация стала нормой мышления; иерархия, прикрываемая фиговым листиком ханжества, легла в основу общественных и личных отношений. Но, как это и свойственно лицемерам, "ученые духи" во имя соблюдения приличествующего декорума стремятся к благозвучию и красоте. Уборные они называют "местами отдохновения", публичный дом именуют Домом знакомства "Правдивость", театру присваивают имя "Небесные моральные принципы", журнал величают "Журналом благородного духа".

Особую ненависть Чжан Тянь-и вызывали литераторы, служители чистого искусства в "мире духов". Автор представляет читателям "специалиста по декадентской литературе" Сыма Си-ду, прославившегося яростной борьбой с собственной нервной системой, ибо декадента с нормальными здоровьем и психикой он себе не мыслил; "специалиста по любовным рассказам" Вань Сина, к чьим услугам всегда были две игральные кости с начертанными на их гранях амплуа действующих лиц будущих произведений; наконец, "специалиста по новейшему символизму" Хэй Лин-лина, речь которого напоминала нечто среднее между тарабарщиной и абракадаброй. Единственно понятной для читателей фразой из всех, произнесенных Хэй Лин-лином, была фраза, "высветленная" Чжан Тянь-и не случайно: "ибо дух карандаша моего мгновение тому погружался в очаровательную навозную кучу". Как и все коллизии в повести Чжан Тянь-и, линия "изящной словесности" имела реальную основу в китайской действительности 20-х и 30-х годов.

Китайские символисты отразили состояние безысходности и тупика, характерное для определенной части интеллигенции. Культ скорби и печали о прошлом становился убежищем смятенного человека. "Жизнь всего лишь улыбка на губах смерти",- писали они. Такие поэты, как Ли Цзинь-фа или Шао Сюнь-мэй, были певцами неуловимых эмоций, причудливых символов, эротических грез.

Поэзия декаданса вызывала резко отрицательную реакцию прогрессивных литераторов Китая. Изображая своих героев, Чжан Тянь-и стремился подчеркнуть противоестественность поэзии декаданса с точки зрения целей и задач литературы, призванной, как учил Лу Синь, лечить больное общество, а не усугублять его болезнь.