Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819) - [28]

— Ступайте, вы мне нравитесь.

По возвращении в город, 30-го августа, в день святого Александра Невского, ее величество послала за моим мужем и вручила ему для меня медальон гораздо красивее медальона княгини Голицыной, прибавив, что он должен мне его дать только в том случае, если он мною доволен. Трощинский, секретарь императрицы, сказал мне впоследствии, что он был у нее в то время, когда ювелир принес мой медальон. Ее величество показала его ему, говоря:

— Я его назначила для одной женщины, которую очень люблю; я подарила подобный жене князя Михаила Голицына, но, сравнивая их, можно будет понять разницу в степени моей привязанности.

Как запечатлены ее милости в моем сердце! Чувство моей благодарности к ней является для меня насущной потребностью. Сама смерть не потребит во мне этого чувства: настолько оно вкоренилось в моей душе, и сделает его священным и благочестивым!

Этот год был отмечен интересными событиями: присоединением Курляндии, взятием Варшавы и разделом Польши. Это политическое событие было неминуемым следствием первых двух. Ненависть поляков к русским увеличилась. Сознание зависимости крайне возбуждало их гордость. Я была свидетельницей сцены, которую я никогда не могла забыть и которая мне показала величие императрицы.

Явилась польская депутация, которая должна была быть представленной в Царском Селе. Мы ожидали императрицу в гостиной; насмешливый и неприязненный вид этих господ меня очень забавлял. Императрица появилась, они все невольно вытянулись; ее величественный и благосклонный вид вызвал их глубокий поклон. Она сделала два шага, ей представили этих господ, каждый из них стал на одно колено, чтобы поцеловать ее руку; покорность рисовалась на их лицах в эту минуту. Императрица говорила им, их лица засияли; через четверть часа она удалилась, тихо кивая, что невольно заставляло головы преклоняться. Поляки совершенно растерялись; уходя, они бегали и кричали: «Нет, это не женщина: это сирена, это волшебница, ей нельзя противиться».

Когда двор помещался в Таврическом дворце, я там бывала ежедневно. Я часто обедала у их императорских высочеств в тесном кругу: великий князь, великая княгиня, мой муж и я. В 6 часов мы отправлялись к императрице, где собирались у круглого стола, как в Царском Селе. Бывали концерты, оркестр состоял из лучших придворных музыкантов и любителей, среди них был Зубов. Первыми певицами были мы — великая княгиня и я. Ее голос нежен и гибок; ее слушали очарованные. Мы вместе пели дуэты, наши голоса сливались в аккорде. Однажды вечером, после симфонии, Зубов отыскал меня, чтобы предложить мне еще раз спеть тот знаменитый романс, от которого я уже раз отказалась. Я сидела за стулом императрицы; великая княгиня, сидевшая рядом с ней, услышала эту просьбу и была ею так смущена, что не смела поднять глаз на меня; великий князь был взволнован. Я встала и пошла за Зубовым к клавесину: он мне аккомпанировал на скрипке. Я спела ничего незначащий первый куплет и остановилась. «Как уже, графиня? но это очень кратко». Я повторила первый куплет, он меня просил спеть второй; я отказалась, говоря ему, что мы прервали концерт из-за очень скучной музыки, и отошла от клавесина. Когда я проходила мимо императрицы, она меня спросила:

— Что это за иеремиада?

— Самая настоящая иеремиада, ваше величество: это самая скучная ария, которую я когда либо слышала.

Я села на прежнее место. Взгляды великой княгини выражали удовольствие; я была более, чем счастлива, видя ее довольной. Концерт кончился, я собиралась уезжать; когда я надевала плащ, великий князь зашел за мной и, увлекши меня в кабинет великой княгини, стал перед мною на колени и засвидетельствовал мне самым живым образом то удовольствие, которое ему доставила моя проделка.

Я позволю себе рассказать настоящую шутку, которую я в то время сыграла. Есть некто Копьев — человек умный, но очень скверный, сущий паразит, увивавшийся около вельмож. Он несколько раз, бывая у моей свекрови, прислуживался к Зубову. Однажды, находясь у нас, он сказал, что видел великую княгиню у ее окна вместе с графиней Шуваловой, что он на них долго смотрел из окна Зубова, жившего напротив и который весь обратился в внимание. Он прибавил, что — это уловка графини, чтобы показать великую княгиню своему протеже. Эти подробности уязвили меня и очень не понравились. На другой день великая княгиня написала мне, приказывая явиться к ней в 11 часов, желая репетировать со мной дуэт, который мы должны были спеть на следующем концерте. Я отправилась. Сарти нам аккомпанировал[120]. Сарти удалился. Я спросила великую княгиню, правда ли, что графиня Шувалова подводила иногда ее к окну, чтобы поговорить. Она ответила, что да, но, заметив, что Зубов на нее смотрит, она больше там не останавливалась. Я попросила у нее разрешения сделать все то, что мне придет в голову; она согласилась. Я ее попросила сесть в глубине комнаты, чтобы видеть зрелище, которое я ей собиралась доставить; сама отправилась в ее уборную за булавками. Вернувшись, я подошла к окну и заметила Зубова с направленным на нас телескопом; я ему поклонилась, он мне ответил низким поклоном, я посмотрела на него минуту, потом повернула голову назад, как бы разговаривая с кем-то; я взобралась на стул и заколола занавеси так высоко, как только могла, оставив лишь отверстие, в которое могла пролезть моя голова, и еще раз поклонилась ему. Он сразу удалился; мне только это и нужно было, и я сошла со стула. Великая княгиня смеялась от всего сердца. К обеду я хотела уйти, но она не позволила мне и удержала меня на весь день. К вечеру послали за графиней Толстой, и мы очень весело провели время в тестером: трое мужей и три жены.