Записки члена Государственной думы. Воспоминания. 1905-1928 - [31]

Надежды эти их обманули, и государственный развал шел гораздо глубже: Временное правительство, созданное Государственной думой, было именно «временным» этапом на пути полного государственного крушения России.

Процесс постепенного распада государственного порядка происходил у меня на глазах. Я жил в это время в Петербурге, как раз в центре города, на углу Невского и Литейного проспектов. Волнения начинались постепенно, и умная государственная власть, конечно, могла бы их потушить. Как и всегда, вопрос шел в буквальном смысле о куске хлеба; хлеба в Петербурге недоставало, и в то время избалованное население не привыкло еще и не признавало никаких очередей в ожидании покупки хлеба, и оно особенно негодовало, когда эта лишняя затрата времени оканчивалась ничем, когда булочник объявлял, что хлеба больше нет.

Больше всех, конечно, волновались женщины, на которых главным образом и ложилась эта нудная обязанность стоять в очередях за хлебом. Первые толпы недовольных на Невском состояли в большинстве из женщин. Демонстрации все усиливались, и толпы на Невском появлялись все чаще. Для разгона этих демонстраций прибегли к конным отрядам казаков. Но казаки вели себя миролюбиво: стоит ли связываться с бабой? Как вела себя в это время власть в Петербурге?

К великому несчастью России, власть эта была в руках ставленника Распутина, любимца императрицы, министра А. Д. Протопопова[271]. Я хорошо лично знал Протопопова и должен откровенно сказать, что, добившись окольными путями власти, он обманул все ожидания и на деле оказался гораздо слабее и гораздо глупее, чем можно было предполагать по его деятельности в Государственной думе, где он весьма толково и даже талантливо защищал интересы торгово-промышленного класса и ловко справлялся с обязанностью председательствования в Думе, состоя товарищем председателя.

Незадолго до начала народных волнений в Петербурге я виделся с Протопоповым, а он, видимо, подавленный сделанными им открытиями, делился со мной своими мыслями и впечатлениями.

– Вы не можете себе представить, – говорил он мне тогда, – кто замешан в этом деле!

Вопрос шел о заговоре дворцового переворота.

Значит, министру Протопопову было известно, что затевается. И все же он не сумел справиться со своей задачей: вместо того чтобы задушить заговор в начале, Протопопов придумал какую-то хитрую систему охраны столицы путем обучения полицейских стрельбе из пулеметов. И министр уверял императрицу, чтобы та была спокойна, ибо он знает, как справиться с революцией. Он распорядился втащить эти пулеметы на чердаки некоторых зданий в Петербурге, и когда толпы на Невском слишком настойчиво стали требовать хлеба, против них действовали пулеметным огнем из невидимого источника. Раненые и убитые оставались на улице. Я могу положительно засвидетельствовать такие случаи по соседству с моей квартирой около Аничкова дворца. Говорили, что пулеметы были спрятаны под крышей дворца. Конечно, это было безумием.

Умная власть позаботилась бы прежде всего о доставлении в столицу хлеба, чтобы уничтожить главную причину недовольства населения. Глупая власть решила действовать из засады и тем еще более раздражала население.

Волнения в Петербурге все увеличивались.

Временное правительство

Когда торжествующий Гучков привез в Петербург отречение государя, настроение Петербургского гарнизона уже повысилось до красного каления: его не удовлетворяло отречение в пользу Михаила, он требовал республики.

Началось это движение, этот военный бунт в Спасских казармах. Помню, как раз в это время я брился в парикмахерской близ Спасских казарм.

– В Спасских казармах стреляют! – таинственно сообщил мне парикмахер.

Но все как-то не верилось, что бунт в Спасских казармах может принять большие размеры.

Когда французского генерала, усмирявшего восстание в Париже, спросили, неужели он решился расстрелять десять тысяч человек восставших, он ответил: «Да, чтобы впоследствии не расстреливать сто тысяч человек».

В России впоследствии было убито, и ранено, и расстреляно миллион людей. Это упустили из виду русские власти во время бунта солдат в Спасских казармах. Власть растерялась. Я уже не говорю о нерешительности начальников Петербургского гарнизона. Но нерешительность посланного из Ставки генерала Иванова[272], которого «катали» по железным дорогам для выигрыша времени бунтовщиками, нерешительность самого государя, который вслед за генералом Ивановым посылает приказ обождать со строгими мерами, наконец, полная растерянность в Государственной думе, куда устремлены были все взоры. В Думе много говорилось, теперь настало время действовать. Как Дума поможет родине в эти тяжелые моменты народных волнений?

Разве не полной растерянностью можно объяснить телеграммы Родзянко царю в Ставку, что в Петербурге – революция, что солдаты стреляют. О чем же просит государя Родзянко? О военной силе и военной диктатуре, чтобы задушить военный бунт? Нет, Родзянко умоляет государя для спасения родины и династии даровать ответственное министерство.

И когда наконец государь, убежденный настойчивостью этой, выражает свое согласие, Родзянко лаконически отвечает: поздно. Почему поздно? Почему председатель Государственной думы был уверен, что министерство, неизвестно кем назначенное, само расхватавшее и поделившее между собой портфели, будет пользоваться в народе большим авторитетом, нежели министерство из среды законодательных палат, утвержденное государем.