Записки чекиста - [74]

Но бывали случаи, когда справки о смерти оказывались ошибочными. Считавшийся погибшим или без вести пропавшим возвращался живым и здоровым. Горе сменялось радостью, появлялась надежда и у других, получивших такие же письма.

Неожиданное возвращение первого мужа официантки каждый из троих переживал по-своему. Тогда-то к нам, в управление, и пришёл её второй муж. Коренной житель Омска, он в начале войны был мобилизован и отправлен на фронт. Дрался под Москвой, был тяжело ранен, долго лежал в госпитале, не надеясь остаться в живых. Но его вылечили, и сибиряк возвратился в родные края.

Годного к службе в тыловых частях фронтовика направили в училище. Там он и познакомился с официанткой. Некоторое время спустя они решили пожениться…

— Был я у них вчера, — хмуро, как бы обдумывая каждое слово, заговорил старшина. — Никто из нас не виноват: парня поторопились «похоронить», а он оказался жив. Ещё раньше мы по-хорошему, по-мирному все обговорили. Последнее слово предоставили ей, и она решила жить с первым мужем. Так и расстались.

И вдруг, словно вспомнив что-то, старшина сказал:

— Вы не подумайте, что я пришёл жаловаться, на свою судьбу пенять. Дело в другом, но в этом разбираться не мне.

— В чем ещё нужно разобраться?

— А вот в чем. После того как ушёл, я несколько раз заходил к ним, и они даже чаем меня угощали. Тут-то, за чаем, сомнения и навалились. Из госпиталя известно как отправляют: дадут буханку хлеба, одну-две банки консервов, пачку махорки, и будь здоров. В пути, если положено, получишь ещё. А у них на столе — и сахару сколько хочешь, и печенья, как до войны было, и белого хлеба с колбасой вволю. Откуда, спрашиваю, такая благодать? Жена моя, бывшая, смеётся: «Часть муж с собой привёз, кое-что у спекулянтов купили, тем и живём». Присмотрелся я к её мужу: сытый, загорелый, как не из госпиталя, а с курорта приехал. Ведь врут же, понимаете? И про госпиталь, и про эти продукты тоже.

— Вы что же, так и сказали им?

— Нет, зачем же обижать людей. Ничего плохого они мне не сделали. Поблагодарил за чай-сахар, да и стал одеваться. И тут опять загадка: моя шинель, в которой приехал из госпиталя, была здорово потрёпана, хоть и не показывайся в ней. А у него шинель не стандартная, не госпитальная, а будто специально пошитая. Не удержался я, похвалил. И снова тот же ответ: «В госпитале, перед выпиской, по знакомству дали». Врёт!

— Значит, это и вызвало у вас сомнение? Продукты, шинель…

— Не только. Спрашиваю: «Где тебя ранило?» Отвечает, но не говорит, когда это было. «Как попал в госпиталь и какой?» Тоже что-то не договаривает.

— Может быть, он просто не очень разговорчивый человек?

— А разве нужно быть разговорчивым, чтобы рассказать, где и когда лежал в госпитале и какие там были порядки? Секретов в этом никаких нет. Насмотрелся я. И на фронте, и в госпитале. Не забыть, что было. Другое тут что-то. А что — не пойму. Потому и пришёл к вам: разберитесь. Может я и напраслину на человека возвожу, тогда извините…

Мы тепло распрощались с бывшим фронтовиком, заверили его, что обязательно разберёмся. Человек ушёл от нас, оставив за порогом управления нелёгкий груз своих сомнений. Может быть, он преувеличивает? Не исключено ведь, что чувство неприязни, обиды на случившееся возымело какое-то действие.

Тогда тем более нужно с этим разобраться.

Рассказ старшины подтолкнул нас ускорить проверку военрука. Его признали негодным к строевой службе в местном военкомате, там есть об этом документ. Есть свидетельство, выданное госпиталем, где он находился на излечении. Значит, должна быть и история болезни.

Не потребовалось много времени, чтобы выяснить: в списках раненых указанного в документах госпиталя военрук никогда не числился. Попросили проверить ещё раз, более тщательно, и ответ все тот же: такого в госпитале не было.

Где же он раздобыл госпитальное свидетельство? И где лечился на самом деле? Может быть, бланки госпиталя попали в руки фашистской разведки и она использует их в преступных целях?

Выяснилось, что незадолго до возвращения военрука в Омск его жена получила из Балахны почтовым переводом тысячу рублей. О них вспоминал и старшина, не знавший, кто мог прислать эти деньги. В ответ на наш запрос товарищи сообщили, что отправил переводом сам военрук. Значит, он до приезда в Омск успел побывать в Балахне. А ведь это в Горьковской области! Не там ли находится мнимый «Лапин»?

В поведении военрука стала замечаться повышенная нервозность. Он сторонился коллег-учителей, не задерживался ни минуты лишней в школе, по вечерам спешил домой. А недавно в ответ на просьбу случайного прохожего дать прикурить с нескрываемым озлоблением процедил сквозь зубы:

— Когда вы наконец оставите нас в покое!

Кого он боится? Кто должен «оставить его в покое»? И почему военрук ведёт себя так, словно все время ожидает удара? Может быть и на самом деле у него совесть не чиста…

Уверенность, что мы имеем дело с тем, кто нам действительно нужен, крепла с каждым днём.

Вскоре мы получили дополнительные данные, подтверждавшие, что установленные в Омске и Горьковской области личности являются «Кирилловым» и «Лапиным». Дело близилось к развязке.