Записки бойца-разведчика - [9]

Потом знакомый штабной телефонист передал мне, что комбат доложил наверх, что приказ о проведении контратаки выполнен, но она была отбита. После этого я понял, что на фронте бывают атаки для «галочки».

Атака из последних сил

Весь день наш батальон пытается пробить немецкую оборону. Почему-то ничего не получается. Обычно, когда мы очень нажимаем, они отступают; когда они очень нажимают, мы отступаем. А тут они почему-то держатся и не отходят. Впрочем, атаки наши довольно слабенькие. Артподготовка не проводится, танковой поддержки нет. Да и пополнение, которое нам придали, не такое уж упорное. Пройдут полпути до нёмецких окопов, а дальше их не поднимешь.

К вечеру оказалось, что в ротах почти не осталось живых. Уже после ужина, когда мы сидели за своими котелками, пришёл связист из штаба батальона и сказал, что был серьёзный разговор со штабом бригады. Опять был получен приказ взять немецкие окопы во что бы то ни стало. Комбат чуть не плакал, говорил, что атаковать некем, что приказ выполнить невозможно. Но приказ повторили, и завтра с утра надо будет снова идти в атаку. Будут собирать все остатки, кого только можно.

Действительно, через какое-то время пришёл командир взвода и сказал, чтобы мы перебазировались в окопы первой роты. Вместе с нами пошёл взвод автоматчиков, человек 10, наскребли несколько человек связных от командиров, которых обычно тоже в атаку не посылают. И мы, человек 30, в темноте пошли в расположение рот.

Опять идти в атаку. Когда я попал в пехоту и в первый раз сходил в атаку, я понял — это мясорубка, самое худшее, что может быть на фронте: от тебя ничего не зависит, ты обязан подниматься под пулемётный огонь и идти вперёд. Служба в авиации, танковых частях, артилерии и т. п. — санаторий по сравнению с пехотой, воюющей на передовой. Шансов остаться в живых у пехотинцев в десятки раз меньше. Поэтому, попав на какую-то очередную переформировку, я решил, что пойду куда угодно, только не в пехотную роту. Когда нас выстроили на площади и начали отбирать кого куда, вдруг появился какой-то лейтенант, прошёл перед строем, посмотрел на нас, отошёл и сказал: «Смелые, два шага вперёд!» Считаться смелым мне очень хотелось. Что-то меня подтолкнуло, и я сделал два шага вперёд. Ещё какой-то парень сделал то же самое. Лейтенант критически нас осмотрел и сказал: «Пошли!» Так я попал во взвод разведки.

Пришли в окопы передовой, кое-как подремали и как только рассвело начали готовиться. Поле впереди — совершенно ровное. Единственное укрытие — множество трупов наших солдат, накопившихся за дни атаки. Вылезаем из окопов и безмолвно идём вперёд. В отличие от морских пехотинцев, о которых я говорил, мы атакуем без криков «ура!». Мы, 7-я гвардейская авиадесантная бригада, атакуем молча, настойчиво продвигаясь вперёд. Кстати, клич «за Родину» или «за Сталина» я слышал только в кино.

Метров через 30 по нам начинают стрелять, потом всё интенсивнее и интенсивнее. Залегаем. Бросок за броском, от трупа к трупу приближаемся к немцам. Начался миномётный обстрел. Впереди встаёт непреодолимая стена из земли, осколков и пуль. Я вжимаюсь в землю и жду, когда прекратится миномётный обстрел. Наконец, он стих. Надо делать очередной бросок. Хотя пули свистят вовсю, готовлюсь, набираюсь решимости, потом сжимаюсь в пружину, выскакиваю и несусь вперёд.

Линия немецких окопов уже близко. И вдруг чувствуется: что-то произошло. Непонятно что, но потом догадываюсь: из немецких окопов перестали стрелять. Неужели немцы убежали? Не верится. Чудо. Это бегство всегда воспринимается как тайна. Не понятно, почему они убегают. Они сидят в укрытиях, в безопасности. Мы идём на них почти в полный рост и представляем собой хорошую мишень. Они могут спокойно нас расстрелять. Зачем убегать?

Я понял это, когда сам оказался в роли атакуемого. Ты сидишь в окопе и стреляешь в бегущего на тебя немца. Ты, вроде, верно прицелился, ты стреляешь в него раз, другой. А он, как заколдованный, снова встаёт и идёт на тебя. Появляется мысль, что, может быть, в твоём автомате сбита мушка, искривлён ствол. И когда он приближается, ты уже уверен, что он неуязвим, что его нельзя убить.

Сила слова

После многих дней наступления наконец-то наступило утро, когда не надо было ни идти в атаку, ни совершать марш-бросок. Мы остановились во взятой накануне станице и ждали пополнения. В это утро мы, несколько бойцов, оставшиеся от взвода разведки, продолжали спать, хотя время шло к полудню. В избу вошёл командир взвода, разбудил нас и сказал, что на взвод выделили орден «Красной звезды» и медаль.

— Леонид, придётся дать его тебе, — обратился комвзвода ко мне. Вынув из планшета наградной лист, он начал его заполнять, описывая один из эпизодов последних дней. Потом начал заполнять наградной лист на другого бойца, а я вышел во двор. Из-за сарая высунулась голова Николая Махачкалинского, тоже бойца нашего взвода, исчезнувшего с началом горячих дней. Позвав меня за сарай и оглядываясь, он спросил:

— Меня хватились? Обо мне разговор был?

— Нет. Всё в порядке. А где противотанковое ружьё? — спросил я.