Записки беглого кинематографиста - [4]

— Правильно товарищ капитан напомнил, обязательно караул. Динамики нет. Приказа на движение. Карты только полевые, азартные игры запрещены. Что делать? Ну, политбеседа. А потом? Вот и говорим, о чем только не говорим.

— И о Кьеркегоре?

— Да кто о чем может. Вы библиотеку нашу видели, полковую? Нет, конечно, как бы жалуясь и с надеждой на понимание, проговорил командир взвода. Хочется же хоть понемногу, но знать побольше. Солдаты такие вопросы иногда задают. Народ-то у нас, слава богу, грамотный. А ты офицер, военная интеллигенция, надо марку держать. Раз не ответил, два не ответил, он к другому пойдет. А вдруг ему неправильно ответят? Вот зачем у нас в библиотеке четыре экземпляра «Философии общего дела» Федорова Николая Федоровича. Кому у нас в полку нужна его загробная заумь? А вы говорите — Кьеркегор. Конечно, заряжающий Ширинов у меня и понятия не имеет, что у этого датчанина есть труд под названием «Наслаждение и долг». Листали небось?

Лена обернулась к Юрию, ожидая признания.

— Не имел счастья, — сказал художник.

— Ой, по глазам вижу, что листали, листали, — настаивал на своем старший лейтенант.

— Вам же говорят, что не читали и не листали, — заступилась за друга Елена, предполагая, что под сомнительным названием и содержание не лучше.

— Ну, раз так, конечно, верю. Но эта же мысль у него и в «Дневниках» есть. Уж «Дневники»-то знаете. У нас в роте тоже так: один одно читал, другой другое. Народ разный. Кто чем увлекается. Поэзией, например. Вот Федоров, у нас свой Федоров есть, тоже капитан, командир разведроты, так он Баркова всего наизусть знает.

Юрий отпрянул и выжидающе посмотрел на офицера.

— Баркова? — переспросила Лена. — Он в «Юности» печатается?

— В «Юности» его не могли печатать, он старый, — убежденно сказал капитан Вальтер, поклонник журналов «Крокодил» и «Огонек».

— Товарищ капитан совершенно прав. В «Юности», Елена, — это Бортков, не Барков, а Бортков, Николай, из Краснодара. «В Черном море в общей ванне все купаются подряд…» Это как раз Бортков. А Барковых было два. Один, Иван, сподвижник… Можно так сказать, товарищ капитан?..

— Можно, — чуть подумав, сказал капитан.

— Мнения расходятся, считать его сподвижником Ломоносова или не считать. Юрий наверняка про Баркова получше всех нас знает…

— Н-но… — опасаясь, что хватившим водки танкистам придет на ум припомнить что-нибудь из Баркова, хотел предотвратить опасность Юрий.

— Их же часто путают, Ивана и Дмитрия, друга не Ломоносова, а Пушкина, можно так сказать, товарищ капитан?

— А ведь, пожалуй, нет, — сказал Вальтер, не подозревавший о существовании еще одного Баркова, поскольку капитан Федоров о нем никогда не упоминал.

— Вы правы, конечно, но я почему так подумал — «друг», — стал оправдываться старший лейтенант, — у молодого Пушкина есть стихи «Желал бы быть твоим, Семенова, покровом…». Он там как раз Дмитрия поминает. Но для дружбы, ясное дело, маловато. А я вас, Юрий, как раз хочу спросить про феномен Баркова, только не знаю, как правильно говорить: «феномбен» или «фенбомен»?

— Я говорю «феномбен», — сказал Юрий.

— Вот вы правильно говорите, но в словарях пишут «фенбомен».

Лена посмотрела на своего портретиста, ожидая возражения, но танкист заговорил так быстро, что художник успел лишь улыбнуться.

— Конечно, «феномбен», мы и в школе так говорили, а теперь такая ученая молодежь в армию идет, скажешь «феномбен» — в батальоне на смех поднимут. А потерять авторитет офицеру — что художнику лицо. Но я про Баркова как про явление. Скажите, Юрий, вот у вас, у художников, есть что-нибудь аналогичное, сходное? — И старший лейтенант придвинулся вперед и даже чуть пригнулся, чтобы не то что слово, но и букву в ответе не пропустить.

— В каком смысле? — ступая на тонкий лед, спросил художник.

— Я не в том смысле, как вы, быть может, подумали, я в смысле судьбы. Сколько Барков прожил?.. Дай бог памяти…

— Тридцать шесть, — сказал командир роты уверенно. Капитан Федоров знал не только стихи Баркова, но и его подноготную.

— Командир всегда подскажет. Спасибо. Так вот о чем хочу вас, Юрий, спросить. Большую часть своих произведений, как известно, Барков создал после смерти, в том числе и знаменитую поэму о Луке, но не евангелисте, — как бы предупреждая вопрос Елены, поспешил уточнить старший лейтенант. — В поэме стих уже не восемнадцатого века, сравнения, эпитеты… А что ж говорить о подражаниях Лермонтову, Фету, если сам-то он умер уже как бы сто лет назад? Как ни крути, а получается, что Барков умер, а дело его живет. И творческое его наследие растет и приумножается. С этим и Федоров согласен, не философ, а наш, из разведроты. Вопрос в чем: есть ли такой же фенбомен у художников, чтобы какой-нибудь прославленный живописец, график предположим, умер, а произведения под его именем все продолжали бы появляться?

— Считайте, что я к вопросу полностью присоединяюсь, — сказал капитан Вальтер.

Увидев, что Юрий затрудняется с ответом, Лена поспешила с вопросом:

— Михаил, я вижу, вы любите поэзию, скажите, а какой вам лично Барков больше нравится — Иван или Дмитрий? И где их можно почитать? Меня ваш рассказ очень заинтересовал, — увлеченно сказала молодая женщина.