Записки адвоката. Организация советского суда в 20-30 годы - [69]

Вот другой пример. В районной станице Курганной мальчик 17 лет забрался в курятник и унес курицу-наседку, сняв ее с яиц. Через некоторое время его поймали. Милиционер, производивший дознание, написал так:

«В то время, как Партия, Правительство и лично товарищ Сталин принимают все меры к развитию животноводства и к зажиточной жизни колхозника, обвиняемый Сидоренко Иван забрался ночью в курятник колхозника Перчука и безжалостно снял наседку с яиц, из-за чего яйца остыли и 19 цыплят не вылупились, чем причинил вред плану развития животноводства и старался подорвать зажиточную жизнь колхозника. Обвиняемый скрылся, когда был пойман, виновным себя не признал, но ничего в свое оправдание не представил, а потому, руководствуясь статьями 105 и 106 УПК, дело направить районному прокурору».

Прокурор Кузнецов это обвинительное заключение утвердил, и дело рассматривалось в суде как политическое.

* * *

Уже два-три часа ночи. С наступлением темноты принесли лампу «молния» и поставили на судейском столе, покрытом красным кумачом с дырами и чернильными пятнами. Лампа то вспыхивает, то гаснет и коптит, так как стекло сломано, и неисправная горелка дает зловещие вспышки, освещая временами ярким светом и тенями лица судей и прокурора, сидящих за одним столом. Зал театра – бывшее помещение частного магазина – погружен во мрак и полон народа. Дышать уже нечем, с потолка начинает капать, на адвокатском столике, стоящем внизу под сценой, не видно никаких записей, и работать надо вслепую, на память. Процесс все идет, и не видно ему конца.

18 человек сидят на скамье подсудимых, кто в рваном кожухе, кто с соломой в бороде от грязной тюремной подстилки. С бесконечной тоской в душе они слушают, как петля за петлей на них накидываются выдуманные, нелепые обвинения, и сердца у них холодеют. Опустив голову, бессильные, юридически не осведомленные и неграмотные, не умеющие разобраться в сложном и нагроможденном на них ловкими шулерами обвинительном материале «следственного производства», они сидят, ожидая последнего удара, как вол обуха. Воля их к сопротивлению и самозащите уже сломлена в стадии предварительного следствия, внезапным ночным арестом, злобными угрозами озверелых следователей, смрадом, завшивленностью, грязью, голодом и жаждой в переполненной тюремной камере, тыканьем нагана в лицо при мучительных ночных допросах, а зачастую и жестокими побоями. В стадии предварительного следствия они подписали готовый печатный бланк о том, что следственное производство им предъявлено для ознакомления и ходатайств они никаких не имеют. В суд они поданы уже в обработанном виде.

За спиной у них целый оперативный сельскохозяйственный год со всеми навязанными им свыше невыполнимыми планами, составленными в канцеляриях и в партийных кабинетах, начиная от Москвы и кончая районом: по полеводству, животноводству, коневодству, овцеводству, садоводству, по птичникам, свинарникам и прочим видам сельского хозяйства. Возражения против реальности планов приравниваются к открытому срыву и саботажу мероприятий партии и правительства, и они должны покорно принять все приказы и директивы, зачастую вредительские по своей сельскохозяйственной невежественности: так, у них в колхозе уже третий год сеют пшеницу по пшенице, причем урожай падает, а задание по хлебопоставке увеличивается.

На тягостных общих собраниях им рассказывают басни о планах, преподанных в этом году колхозу, в результате которых каждый колхозник получит по 10 руб. деньгами на трудодень и по 10 килограммов одной пшеницы, не считая другого зерна.

Однако кончается год, и косточка на бухгалтерских счетах показала, что на трудодень падает только по 8 копеек и по четверти фунта пшеницы. Тогда те же самые уполномоченные начинают упрекать крестьян, грозить им и издеваться над ними: «Ныне вы сами себе хозяева, плохо работали – плохая и получка». А вот теперь их же еще и судят.

А когда-то они трудились на земле, и природа вознаграждала их труд. Они добывали, промышляли, продавали гулевой скот и хлеб и покупали на веселых ярмарках фуры, сбрую, домашний обиход. Лавки ломились от товаров, и купцы с поклоном зазывали каждый к себе. Всякий приплод от коровы, кобылицы или свиньи встречался всей семьей с радостью. Кур не считали, и наседки сами приводили цыплят из зарослей крапивы или из-под кизяков, сложенных пирамидой для просушки. С наступлением весны хата запиралась на замок, и вся семья с коровой и курами выезжала в степь, в летний курень. На вечерних зорях степь оглашалась долго не смолкающими песнями, веселая, здоровая молодежь танцевала, гуляла, но чуть поднимается солнышко – все на работе. В станицу приезжали лишь в субботу на воскресенье, привозили арбузы, масло, кислое молоко и пр. на базар. Заходили в церковь поставить свечку и обменяться добрым словом с родными и друзьями. Базар сообщал все новости и цены. Разговаривали друг с другом степенно, каждый пользовался уважением в своем кругу, и на «вы» обращались не только к посторонним, но и дети к родителям.

К 1 октября – праздник Покрова святой Богородицы – все работы закончены, все убрано и привезено домой «в срок и без потерь», земля вспахана под озимое, скот гуляет по степи. Хозяева будут отдыхать всю зиму. Начинаются свадьбы, гулянки. Батраки и поденщицы получили расчет, о котором они теперь с тоской вспоминают в колхозе. Проезжает по станице нищий «старец» на белой старенькой лошадке, запряженной в телегу. У передней грядки стоит икона, перед иконой свеча. Сзади иконы подвешен колокольчик. Он подъезжает к хате и звонит. Хозяйка выносит ему сала, сыплет в мешок белой муки, а также и пшенички, тяжелой, как золото, и овсеца для лошади. Он собирает столько, что передовому ударнику в колхозе не снилось. Ныне все ограблено, лошади сведены со двора, в закромах ни зернышка, на дворе хоть шаром покати. Магазины и лавки пустые, а бывший вольный хлебопашец с ржавой консервной банкой стоит в очереди у колхозной кладовой, ожидая получения четверти фунта постного масла авансом в счет трудодней. А вот теперь, и того хуже, сидит с поникшей головой на скамье, а за судейским столом – человек, ограбивший его до нитки. Судят честных тружеников, на которых надели хомут и не только стегают кнутом, но и предают смерти.