Записки адвоката. Организация советского суда в 20-30 годы - [60]

Как написано в советских законах, так и случилось: в показательном процессе о «яме» в станице Старо-Михайловской против затравленного человека выступал в качестве обвинителя тот самый следователь, который вел дело. Судьей был партиец Филиппов, который по согласованию с районным партийным комитетом должен был провести этот первый процесс с шумом и треском. При нарсудье, конечно, как и положено, два народных заседателя. Зал местного клуба был переполнен.

– Подсудимый, встаньте! – сказал судья. – Встаньте, повторяю я вам!

Обвиняемый встал и, туго запахнувшись кожухом, нагнулся, как бы ожидая удара и прижимая руки к животу.

– Признаете вы себя виновным?

Он не ответил.

Началось очень короткое следствие, и для произнесения речи поднялся прокурор. С митинговыми приемами и выкриками, как всегда делается в таких случаях, прокурор неистовствовал:

– Товарищи, вы видите врага народа, он не выполнил задание и зарыл зерно в землю, чтоб оно там сгнило и не досталось трудящимся… И не один он, нам известны все, кто попрятал зерно, вот у этого оно под соломой спрятано, а у этого зарыто под печкой, – тыча пальцем в толпу, кричал оратор, – все будут выведены на свет, беспощаден пролетарский суд к преступникам против власти трудящихся…

Я видел, что одни слушатели прячутся за спину впередисидящего, а другие стараются наклонить голову, чтобы не было видно лица. Все сникли, так как, действительно, у многих был припрятан хлеб.

– От имени Страны Советов, от имени мирового пролетариата, я требую высшей меры социальной защиты, указанной в законе! – воскликнул прокурор и сел.

Он козырнул словом «высшая мера», т. е. расстрелом, чтобы напугать слушателей, в то время как по статье 61 УК РСФСР высшая мера – 2 года лишения свободы или ссылка до 5 лет.

Наступила моя очередь страданий и испытаний. Слышно было, как жужжит комар в этой большой и застывшей в страхе толпе. Желая изгладить тяжелое впечатление от неистовых выкриков прокурора, я повел свою речь спокойным, медленным и деловым тоном. Казалось, что люди как-то облегченно вздохнули.

В это время как раз появился ряд статей в «Правде» и в «Еженедельнике советской юстиции» о классовом расслоении деревни и об ошибках судов и партийных органов на местах в этом вопросе. У нас в районе было уже три высылки кулаков и неблагонадежного элемента, и остались лишь «лояльные» бедняки и середняки. Мой клиент относился к одной из этих категорий. Я использовал эти положения, доставал одну за другой свежие газеты и журналы и цитировал. Конечно, в каждой статье упоминалось имя великого Ленина и великого Сталина. Речь моя спокойно подходила к концу. Я почувствовал, что победа над судьей и прокурором будет за мною, и полез на них «с рогатиной», сказав так: «Конечно, товарищ судья может меня остановить, а товарищ прокурор может в ответной речи мне указать, что статьи в газете „Правда“ неправильно оценивают положение в деревне, но для меня орган коммунистической партии является руководящим».

Я заметил, что судью всего как-то передергивало, но остановить или оборвать меня он не мог, так как я был строго выдержан; вместе с тем он видел, что вся эта стряпня в отношении бедняка есть, как они говорят, политический «ляпсус», хотя и соответствующий установкам райкома партии. Судья сам был женат на дочери кулака из соседней станицы, а потому не мог разойтись с приказанием райкома, так как могли докопаться и до его «социального положения»: процесс-то был показательный. К тому же я, заканчивая речь, обратился к прокурору со словами: «Вы требуете наказания от имени мирового пролетариата; тогда будьте любезны, предъявите этот мандат. Я думаю, что у вас его в кармане нет».

По залу прокатился смешок. Прокурор вскочил и потребовал занести мои слова в протокол судебного заседания: «Мы сделаем из них оргвыводы!» Суд удовлетворил его ходатайство.

Я понял, что попал впросак. Из моих слов можно было сделать любой вывод, например, такой, что советская власть не идет в ногу с мировым пролетариатом или что партия и правительство ошибаются – большего греха нет!

– Что вы имеете сказать в своем последнем слове? – обратился судья к обвиняемому.

Здесь разыгралась сцена, впечатление от которой трудно передать. Подсудимый вскочил и закричал:

– Товарищи, что же вы делаете? Я бедный человек, последнюю рубашку в тюрьме проел, переодеться не во что! – Он распахнул кожух и оказался голый по пояс. – Последний кусок хлеба отымаете, дети пухнут…

И он зарыдал (или закричал) и упал на скамью.

Через 10–15 минут был вынесен приговор: ссылка в отдаленные местности СССР без срока. Надо сказать, что ни в одной статье советского закона нет бессрочной ссылки. Суд знал, конечно, об этом и нарушал закон с целью угодить райкому партии.

Еще не успел народ разойтись, как судья вызвал меня и сказал: «Вашей речью весьма недовольна общественность, более того, она возмущена ею. (Под общественностью надо было понимать райком партии, районный исполком и сельсовет.) Это был показательный процесс, а вы пытались его сорвать. Ваша речь разлагательно подействовала на население, об этом будет еще заседание райкома партии».