Записки адвоката - [47]

Мы обдумываем и согласовываем те заявления, которые каждый из нас в письменном виде подаст суду. Об ущемлении законных прав обвиняемых, о тех незаконных препятствиях, которые чинит нам суд. Мы абсолютно согласно решаем, что так в письменном виде будем фиксировать каждое допущенное судом грубое нарушение закона, каждую откровенную грубость со стороны суда, как по отношению к Алику и Саше, так и в наш адрес. Но так же согласно решаем все терпеть от Костоправкиной – матери погибшей Марины. Матери, действительно ослепленной страшным горем. Мы были готовы прощать ей грубость, уважая ее горе. Но, принимая решение «терпеть», мы не представляли всего того, что нам придется услышать и вытерпеть.

Рассказывая о деле мальчиков, я употребляю местоимение «я» только потому, что это мои мемуары. Все то полезное, что сделала защита в этом деле, делали двое. И роль Льва Юдовича была отнюдь не менее активной, чем моя. Мы работали в этом деле не просто дружно и согласованно. Мне кажется, что никого из нас тогда не интересовал личный успех. Все было действительно подчинено той единственной задаче, которая стояла перед нами, – задаче защиты. Мы вместе обсуждали каждую деталь этого дела, вместе вырабатывали общую тактику защиты.

Я ценила страстную и смелую напористость допросов, которые проводил Юдович, и его блестящее знание материалов дела.

Были допросы, которые лучше удавались ему. Бывало и так, что допрашивала я, и Лев, считая, что все исчерпано, не задавал потом ни одного вопроса.

Мы не боролись за лидерство в защите. Но в одном лидерство, несомненно, принадлежало Юдовичу. Главная ненависть Костоправкиной в этом первом судебном процессе была направлена на Льва. Ему выдержать наше обещание – терпеть – было значительно труднее. Это было особенно трудно потому, что судья не только не делал Костоправкиной замечаний, не только не пресекал ее грубые выходки, но было видно, что он получает истинное удовольствие, глядя, как Костоправкина стоит подбоченившись перед судейским столом в той позе, в которой, наверное, привыкла стоять в ссоре со своими деревенскими соседями. Крепкая, сильная, еще не старая женщина в скорбном черном платке на голове со сверкающими от гнева глазами. И громким голосом, почти крича, говорит суду:

– Этому нанятому адвокату я вообще отвечать не буду. У меня дочь убили, а он денежки получает, свинину ест.

– Почему свинину? – спрашиваю я Льва.

Он удивленно пожимает плечами. Только потом мы узнали, что уже написано и отправлено в разные партийные и правительственные инстанции заявление Костоправкиной-Бродской о том, что родители Бурова зарезали своего кабана и кормят этой свининой Юдовича.

На мои вопросы Костоправкина отвечает. Стоит, не поворачивая ко мне головы, поджав губы. А потом обязательно спрашивает у судьи:

– Я должна отвечать этому адвокату?

– Отвечайте, – как-то с сожалением говорит Кириллов.

И так несколько дней подряд до тех пор, пока нам со Львом делается окончательно понятно, что решили мы терпеть и не реагировать неправильно. Что мы не только переоценили свои возможности терпеть, но что наше молчание воспринимается Костоправкиной как слабость, как разрешение продолжать.

А между тем за те дни, которые прошли, допрошены оба – и Саша и Алик. Уже прозвучал в суде рассказ об условиях, в которых их содержали, об уговорах и обманах со стороны Юсова. Уже рассказал Саша, что, признаваясь, показал на выезде совсем другое место преступления, чем Алик. Уже решил суд вызвать понятых, запросить справку из камеры предварительного заключения о том, кто содержался совместно с мальчиками, запросить сведения о погоде за дни, предшествовавшие гибели Марины. Все эти наши ходатайства, несмотря на возражения прокурора, были удовлетворены.

Кириллов слушал показания Саши более спокойно, и нам даже казалось – с интересом. И среди тех вопросов, которые он задавал, было действительно много нужных и разумных, и было видно, что не только мы, но и он дело знает.

Уже должен был начаться допрос свидетелей, когда вдруг Кириллов объявил перерыв на целый день и, подчеркнуто обращаясь к Саше, сказал:

– Кабанов, я держу свое слово. Я сам предлагаю вам свидание с адвокатом. Товарищи адвокаты, можете сегодня у меня получить разрешение на свидание. Завтрашний день в вашем распоряжении.

Каким нам это казалось в тот момент добрым предзнаменованием! Но еще много раз потом, в течение полутора месяцев судебного разбирательства, охватывало нас отчаяние. Казалось – все. Суд слушает дело явно с одной тенденцией – обвинительной.

День объявленного судом перерыва я провела с утра в суде, а в тюрьму решила поехать во второй половине дня. Выходя из Областного суда, я встретила Юдовича. Он тоже собрался ехать в тюрьму. Это было очень удачно для меня – ведь у него машина, и мне не надо будет тащиться с пересадками на метро, а потом троллейбусом, а потом пешком. Словом, прямо во дворе Областного суда я села ко Льву в машину, и мы поехали. Выезжая, увидели прокурора Волошину, которая внимательно смотрела на нас.

А на следующее утро, когда я стояла на лестничной клетке и курила, я услышала оживленный голос нашего прокурора: