Записка молочнику - [3]

Миссис Питерс откинулась на спинку стула и посмотрела на меня с интересом.

— «Миссис Кэнфилд, миссис Кэнфилд…» Знаешь, она у меня уже вот где. Она провела пальцем по горлу. А потом — сигнал опасности — улыбнулась.

— Кстати, сколько ей лет, этой миссис Кэнфилд? В тоне ее голоса нельзя было ошибиться: скрытая злоба, лживые обвинения… Я не смог ответить сразу — меня охватил знакомый недуг — удушье в горле. Наконец, я поборол себя:

— Миссис Кэнфилд… если я не ошибаюсь… около семидесяти. Она уже бабушка., несколько раз. Мой слабый голос (он действительно слабый) из-за нестерпимого удушья в горле звучал почти по-детски. Но откуда ей было знать, что я задыхался от ненависти к ней? Она никогда не понимала очевидных проявлений моих чувств; она догадывалась только о нижних слоях моих мыслей, которые она называла клоакой, принимая мои тайны за нечистоты. Ее способность чувствовать мои тайные мысли была просто жуткой, и вместе с тем не менее поразительной была ее неспособность читать мысли, написанные у меня на лице. Она никогда не понимала, как я ее ненавижу.

Она возразила:

— Ну и что? Возраст не помеха, а, кролик? Я видела, как ты смотришь на некоторых бабушек.

— Пожалуйста… Рита…

— Ха! — она откинулась назад. Мне всегда было трудно скрывать отвращение к этой ее манере отпихиваться и отъезжать на стуле от стола. Не всегда ее манеры были столь мужеподобными: в весеннюю пору молодости она была так изящна! Что же изменило ее? Что превратило ее в женщину мужлана?

— Кофе, — сказала она и зевнула, прикрыв рот двумя пальцами.

— Одну минуту. — Я встал из-за стола и пошел на кухню. Я описал эту беседу за ужином для того, чтобы показать, какое напряжение воли требовалось, чтобы не убить ее в тот же вечер. Она заслуживала немедленную смерть — вы согласны? Конечно, вы человек более импульсивный, чем я. Я педант, и я не убил ее в тот вечер. Да, соблазн был велик. Две голубых чашки с такими же блюдцами ждали меня. Я наполнил их дымящимся кофе. На самой верхней полке кухонного шкафа — пробирка… надо только протянуть руку вверх. Но я встряхнулся и стиснул зубы. Благоразумие… благоразумие! Я не мог срывать свой безупречный план какими-либо импульсивными импровизациями. И я принес ей незагрязненный кофе, чистый и ароматный. Кофе ей понравился, и она вновь мирно читала газету.

Я сделал это, как и планировал, только на следующее утро. Я рано позавтракал, как обычно, в одиночестве и затем приготовил завтрак для Риты: взбитое тесто для вафель, хлеб в тостере и ложка джема в маленькой чашке. Затем я наполнил кофейник и поставил его на плиту. Когда она встанет и шаркая придет на кухню, ей нужно будет только нажимать на кнопки — вся ее утренняя работа. Затем я очень аккуратно снял крышку с молочной бутылки, влил в молоко три прозрачные капли из пробирки и так же осторожно возвратил крышку на прежнее место. Рита, знаете ли, всегда за завтраком выпивала стакан молока и чашку кофе. Улучшает пищеварение, говорила она. Не сомневаюсь в этом — несварение никогда не входило в длинный перечень ее многочисленных недугов.

Покончив с бутылкой, я отправился на работу. Было девять часов утра.

В 12.07, как обычно, пришел домой на ленч. Как всегда, под мышкой у меня были свертки с бакалеей — подарки самому себе. Любой внимательный сосед мог видеть, что жизнь моя идет обычным, рутинным ходом. Я прошел три пролета, вставил ключ в замок, открыл дверь, вошел и увидел ее. Я аккуратно закрыл за собой дверь и подошел поближе. Она лежала рядом со столом. Должно быть, падая, схватилась за скатерть — та накрыла ее до головы, как саван. Всюду на полу — осколки разбитой посуды. Хорошо. Очень хорошо. Я положил свертки на пол, как если бы, войдя, я уронил их при виде встретившего меня ужасного зрелища; затем прошел на кухню и, достав с верхней полки пробирку, опорожнил ее в раковину. «Помню я еще подумал о множестве маленьких рыбок, которые погибнут, прежде чем жидкость растворится в непобедимом океане» и бросил в люк мусоросжигательной печи все склянки и порошки. Затем я сделал семь шагов к телефону и, услышав бесплотное «Да, говорите» телефонистки, как можно вежливее сказал: «Мне нужна полиция».

И полиция пришла и выполнила свои обязанности. Полисмены исследовали все без исключения, задали множество вопросов, задержали соседей дома, сделали замеры и фотографии и — заключительный аккорд — вынесли тело покойной. Я сидел на краю дивана в гостиной, прижав к носу платок.

На вопросы, на бесчисленные бессмысленные вопросы я лишь кивал. Очевидно, я находился в оцепенении от безысходного горя и не мог разумно отвечать. Два полисмена переглянулись и сочувственно покачали головами. «Оставим лучше этого беднягу одного…», казалось, говорил их взгляд. «Это слишком большой удар для него…» Я увидел это все поверх края платка.

Один из детективов, по фамилии Делэни, подошел, сел рядом со мной на диван и положил мне руку на колено. «Послушайте, мистер Питерс, — сказал он, — я знаю, сейчас не время выяснять подробности. Мы сейчас уйдем и оставим вас одного. Но сначала я хочу объяснить вам одну вещь. Вы читали в газетах, что какой-то маньяк отравляет людей по всему городу. Мы знаем только, что ему все равно, где он их отравляет. Сегодня он сделал это здесь. Может быть, завтра он сделает это в западном районе или в восточном, или на острове — где, мы не знаем. И у нас нет пока защиты, пока нет».