Запев - [47]

Огородный переулок вытянулся по ходу Путиловской железнодорожной линии. Здесь обитают главным образом мастеровые с выучкой — токари и слесари. Чтобы жить среди них, нужны не только деньги, но и авторитетные рекомендации.

— Здесь, — сообщил Старков, направляясь к двухэтажному бревенчатому дому мимо заиндевевшей колодезной будки.

Будку эту Петр хорошо запомнил: в прошлый раз, возвращаясь от Акимова, поскользнулся на присыпанной снежком наледи.

Дверь открыл фасонисто одетый крепыш. Да это же Карамышев — тот самый, что перед рождеством сопровождал Ульяновых, Чеботарева и Петра по Путиловскому заводу!

— Каким случаем? — не сумел скрыть удивления и Карамышев.

— Да вот… зашел объяспить, что такое рефутация, — нашелся Петр. — Прошлый раз как-то не получилось.

— И что же это такое?

— Опровержение.

— А при чем тут… рефутация, если вы тогда просто-напросто хотели от меня отделаться? Чтобы я не ходил за вами.

— Раз не ходил, следовательно, и опровергать нечего.

Рядом с Карамышевым возник высокий, ловко скроенный паренек.

— Получил, Петяша? — улыбнулся он Карамышеву. — Знакомьтесь, — предложил Старков. — Борис Иванович.

Зиновьев понравился Петру. Уж очень хорошее у него лицо: тонкое, правильное, освещенное мыслью. Даже когда он серьезен, на губах теплится улыбка. Вспыхивает она неожиданно, поджигая щеки девичьим румянцем, и так же неожиданно гаснет.

— Теперь вы будете иметь дело с Василием Федоровичем, — сказал Старков, представляя Петра.

— А мне запомнилось другое имя, — вылез Карамышев.

— Привыкайте к этому, — посоветовал ему Петр.

4

В начале февраля Сильвин получил место домашнего учителя в Царском Селе. К Петру он пришел за содействием.

— Выручай, честное слово! Тут совпадение вышло: Гарин предложил мне урок за двадцать рублей в месяц, с обедом и проездными до университета. Не мог же я отказаться? А теперь не знаю, как и сказать об этом Ванееву. Обидчивый он. Подумает еще, что я сбежать решил. Были у нас с ним недоразумения… Так, всякие пустяки. Поговорил бы ты с ним, подготовил. Ол тебя послушает.

— К какому Гарину? — уточнил Петр.

— К тому самому. К писателю. Я ведь рассказывал.

— Первый раз слышу.

— Значит, кому-то другому… Был случай, имели мы несколько встреч в прошлом году. А перед масленицей опять столкнулись. Он и позвал… Ну поговори, что тебе стоит?

Петр рассердился:

— О чем я могу, Миша, говорить, если сам толком ничего не знаю? Ты сядь, но на пожар ведь. Расскажи по порядку.

Рассказывая, Сильвин обычно производит много ненужных движений. Вот и теперь он вдруг ухватил себя за нос, стал мять его, потом чиркнул ладонью о ладонь, бросил руки на колени и заиграл пальцами.

— Есть у нас в Нижнем адвокат Карпов. От него многие зависят. И мой родитель в том числе. Упросил меня учителем на летние вакации к карповским девицам. Как откажешься? Пришлось брать. Тем более что я учусь на юридическом факультете, и может статься, пути наши еще сойдутся. А имение Карпова располагается в Бугурусланском уезде Самарской губернии. Места для меня новые. В двадцати пяти верстах от него — лечебное заведение; Сергиевские минеральные воды. Мне-то они ни к чему, эти воды, а барышни наладились туда ездить. Им танцы подавай, публику, кавалеров и все такое.

Михаил увлекся, заговорил ровнее, без гримас:

— Как-то жду их. Злюсь. Рядом со мной на лавочке устроился господин в мундире путей сообщения. У него в курзале сестра и дочка. Разговорились. Оказалось — Гарин. Я у него тогда только «Детство Тёмы» читал. Но в мартовском номере «Русской жизни» за девяносто второй год были напечатаны очерки — «Несколько лет в деревне». Речь там как раз о его поместье в Гундуронке. А Гундуровка эта в соседстве с имением Карпова. Такое совпадение…

Петр слушал Сильвина с интересом. Гарина он видел недавно — у «восприемника» своего, Николая Леонидовича Щукина. На фоне прочих гостей профессора — а среди них было немало именитых — этот человек выделялся и обликом своим, и манерами, и речью. Особенно хороши его юные глаза. Синие-синие. Их оттеняют черные брови, красноватый, по-крестьянски обветренный лоб с белой полоской от фуражки, слегка вьющиеся волосы, отбеленные сединой. Пышные усы и бородку седина еще только-только припорошила. На щеках румянец. Молодой старик… хотя какой он старик? Чуть более сорока…

— В тот раз карповским девицам нашлись провожатые, — продолжал Сильвин. — Тайком и укатили. Хватился я, когда местные компании разъезжаться стали. Беда, честное слово… А Гарину весело, он розыгрыши любит. Ну и вот, сестру и дочь пристроил к знакомым, что мимо Гундуровки поедут, а меня к Карповым на своей коляске повез. Да-а… Едем. Ночь теплая, звездная. Благодать да и только. От пустяков свернули к серьезному разговору. У Гарина к жизни свое отношение. Инженерное. В Гундуровке он что-то вроде народной общины завел.

Решил показать крестьянам культурную обработку земли; Школу открыл. Мельницу построил, водяную молотилку. К немцам-колонистам за примером ездил. Хлеб продавал с выгодой, сплавляя его до Рыбинска. Но и жгли его, и обманывали! Разувериться в общинах он не разуверился, но и не таким стал наивным. Теперь видит спасение России в сети железных дорог, в капиталистическом укладе. Только они, дескать, дадут толчок земледелию и промышленности, освободят крестьян от грязи и дикости. А потом в стихи ударился. Гейне. Подожди, сейчас вспомню… Ага, кажется, так: «Бей в барабан и не бойся, Целуй маркитантку… (Здесь я забыл). Вот смысл… та-та-та… искусства, Вот смысл философии всей!» Маркитантка, которую он советует целовать, это жизнь. Словом, любит пожить человек! Его бьют, а он радуется! Природа у него такая. Аж ноздри раздуваются…