Запечатанное письмо - [20]

— Разве? Вряд ли.

Фидо напрягла память; возможно, она сама пришла к мысли, что адмирал, уединяющийся за работой в своем кабинете, не возражает против этого.

— Не хочешь ли ты сказать, что он… подозревает полковника в чувствах к тебе?

— Подозревает? Сомневаюсь. Гарри уже много лет не находит меня желанной, так что ему и в голову не приходит, что кто-то может воспылать ко мне любовью, — язвительно сказала Хелен. — Но, видишь ли, я предпочитаю, чтобы он не знал о возвращении Андерсона. Я хочу сказать, что отпуск полковника, — продолжила она, вставая и выглядывая в окно, — совершенно случайно совпал с нашим возвращением домой.

От волнения Фидо стало трудно дышать.

— О, Хелен! Не хочешь ли ты сказать, что Андерсон нарочно взял отпуск, чтобы последовать за тобой в Лондон, а Гарри думает, что он все еще на Мальте?

— Я сама ничего не знала, пока его письмо не оказалось на моем подносе для писем, — пробормотала Хелен, не отводя взгляда от улицы.

— Но…

— Не сердись, — мягко сказала Хелен. — Я собираюсь уладить все это. Но теперь ты понимаешь, что я не могу пригласить его к себе, а начать такой разговор на улице или в кебе тоже нельзя: вдруг он устроит мне сцену?

— Но он джентльмен… — нахмурилась Фидо.

— Да, но при этом находится в отчаянном состоянии. — Хелен обернулась и, понизив голос, с ужасом прошептала: — Последние несколько недель он говорил такие вещи… Вообрази, он угрожал, что покончит с собой.

Фидо крепко сжала губы. «Это вульгарно, боже мой, как это вульгарно!»

— Что ж, пусть ваша встреча состоится здесь. «Уж если делать, то скорее», — цитирует она. — И когда мне ожидать полковника?

Хелен взглянула на свои часики:

— Он должен быть с минуты на минуту.

Фидо вздрогнула.

— Я указала в записке четыре часа.

— Я не хочу присутствовать при этой сцене!

— Но, дорогая, я этого и не прошу! — Хелен подошла и взяла ее руку в свои удивительно холодные ладони. — Придумай какой-нибудь предлог и оставь нас одних на полчаса.

— Но…

Внизу тренькнул дверной звонок. Спустя минуту послышались тяжелые шаги Джонсон.

— Ты просто какой-то ураган, — проворчала Фидо. — Без тебя мне жилось гораздо спокойнее.

В глазах Хелен блеснули слезы.

— Не будь со мной так жестока, я не вынесу этого. Мне понадобится вся моя смелость для этого разговора.

— В таком случае помоги тебе Бог! — Фидо крепко обняла ее и поцеловала в блестящие волосы.

— Ты не встретишь беднягу у лестницы? — спросила Хелен. — Он с таким уважением относится к тебе!

«Что за чушь», — подумала Фидо, он и видел-то ее всего два раза. Но при всей своей щепетильности она сочувствует Андерсону, жалея из-за безнадежной любви; жалеет за по-собачьи преданный вид, когда он быстро поднимается по лестнице, не подозревая об ожидающем его ударе. Любовь к Хелен, вероятно, величайшая драма его жизни, отныне несчастного неудачника ждет лишь монотонная и будничная жизнь в полку. Ему следовало скрывать свои чувства, решила Фидо, и изливать их в плохих стихах, после чего прятать в столе под замком. Но подобного рыцарства давно уже нет в нашей жизни. И как можно винить его в том, что он признался в своей любви, когда Хелен — чувствуя себя одинокой, к тому же она так тщеславна — определенно охотно согласилась его выслушать? (В уме Фидо, направляющейся к лестнице, всплыла любимая мамина поговорка «Джентльмен остается джентльменом до тех пор, пока леди не забывает о том, что она леди».)

Поэтому она весьма любезно поздоровалась с полковником и заварила ему кофе, так как он не пьет чай; она даже предложила ему добавить в кофе немного бренди, чтобы успокоить нервы. Она поговорила о чудесной прохладной погоде, высоко отозвалась о речи мистера Гладстона по поводу тайного голосования.

— Возможно, время для этого настало. Ведь оно уже принято во Франции и в Италии.

— Вот именно! — с презрительным смешком отозвался Андерсон. — Это все паписты придумали. Британец бросает свой бюллетень открыто, на глазах у соседей, и не стыдится этого.

— Человек независимый определенно этого не стыдится, — согласилась Фидо. — Но большинство избирателей находятся в зависимости от своих сквайров, работодателей, богатых клиентов, поэтому в день выборов они походят на стадо робких овец. Разве тайное голосование не защитит их от преследований, не придаст им смелости выразить свое мнение?

Андерсон пожал плечами:

— По моему мнению, в этом есть нечто трусливое и унизительное.

— А вы не находите, полковник, что здесь кроется парадокс? В условиях демократии для проявления искренности необходимо тайное голосование. Правда выявляется за занавесом!

Он снова перевел взгляд с нее на Хелен, сидящую на другом диване с мраморно-бледным лицом.

Пора! Фидо встала и тихо произнесла:

— Я обещала миссис Кодрингтон оставить вас для разговора тет-а-тет, поскольку ей надо сообщить вам нечто важное.

Андерсон растерянно поморгал и вскочил.

«Все», — с облегчением подумала Фидо и обернулась к Хелен, чтобы подбодрить ее взглядом.

Внизу, у себя в кабинете, она ни на чем не могла сосредоточиться. Сначала принялась просматривать сентябрьский номер «Журнала английской женщины», оставила несколько пометок на полях о необходимых изменениях, которые сделают его интереснее. (Она давно уже заметила странный парадокс: притом что все члены Лэнгхэмской группы самозабвенно преданы своему великому делу, их «Журнал» отличается назидательным и даже раздражительным тоном, свойственным информационной газетке какой-нибудь маленькой ремесленной гильдии.) В глаза ей бросились напечатанные сплошными полосами статьи, и она возмущенно нахмурилась: ведь она постоянно напоминает наборщицам о необходимости оставлять пространство между материалами. Оставив журнал, она записала кое-какие расходы в конторскую книгу и ответила на короткое, ласковое письмо матери. «Мы получили разрешение Кембриджского университета подвергнуть нескольких серьезных кандидаток местным экзаменам, — пишет она. — Надеемся, что этот опыт поможет повысить стандарт образования девушек, чему, насколько я знаю, мама, ты всегда придавала большое значение».