Запах высоты - [15]

Через два месяца Уго послал Вану телекс: о'кей, согласен подняться на Сертог в одиночку. У него не будет ни спутников, ни помощников. Завоевывать неизвестную гору, сведений о которой почти не имеется, он будет один.

Ван этого не ожидал. Китайцы ответили, что надеялись на международную экспедицию с участием самых именитых альпинистов, что придало бы ей всемирное значение.

Уго поехал в Пекин – торговаться. Победа одиночки над непокоренной вершиной такой высоты – дело невиданное, никто никогда не совершал ничего подобного, именно этой придаст его подвигу ту самую международную известность, на которую рассчитывают китайцы. Впрочем, его экспедиция вполне интернациональна, продолжил он, перечисляя своих спонсоров: веревки и спальные мешки предоставят французы, клинья и рюкзаки – англичане, обувь будет австрийская, часы-альтиметр – швейцарские, палатки – корейские, одежда – итальянская, а «кошки» и вино – из Калифорнии. Освещать экспедицию будут японцы и американцы с трансляцией по всему миру. Этот последний довод наконец подействовал.

Уго также умело воспользовался политической обстановкой. По ту сторону границы (все той же линии Макмагона) ходили слухи, что и местные кочевники, и жители низин восстали против китайского владычества, и этот район им уже недоступен; экспедиция предоставляла хороший случай показать, что Китай контролирует ситуацию. И гораздо проще отправить туда небольшую команду, чем крупную экспедицию с тяжелым снаряжением. Ему-то эти обстоятельства были безразличны: он совершал восхождения в Патагонии при Пиночете и при аргентинских генералах, в Пакистане генерала Зии, в Непале при короле Бирендре и в брежневском Советском Союзе – так какая разница? Он не испытывал симпатии к китайским колонизаторам, к творимым ими жестокостям и разорению, но точно так же он относился к феодальному Тибету: к его рабам и безжалостным разбойникам, к монахам, изуверским благочестием которых уже начинали восхищаться, причем иногда с той же убежденностью, с какой совсем недавно пели хвалу маоистскому Китаю, сделавшемуся угнетателем после того, как он обещал надежду угнетенным всего мира! Уго приговорен к вечному безразличию: горы выше человеческих страстей, его дело – тут, в горах, и подъем на Сертог – это альпинизм, а не политика.

В конце концов китайцы приняли его доводы, хотя ему и пришлось дойти до какого-то там первого замминистра или заместителя первого министра. Все оказалось проще простого: ему объяснили, что достаточно будет заплатить точно такую сумму, какую следовало бы получить от крупномасштабной экспедиции, на которой китайцы настаивали с самого начала. Уго знал китайцев: он давно уже все подсчитал. Только он один во всем альпинистском сообществе был в состоянии собрать подобную сумму.

Вот так: Уго всегда добивался желаемого, и успех каждый раз погружал его в тоску, выбраться из которой позволяло только новое дело. К счастью, ему было чем заняться до отъезда.

Но на этот раз он дал себе слово: это будет его последняя экспедиция, чем бы она ни закончилась – успехом или неудачей. Отрезая пути к отступлению, он не забывал подтверждать свое решение почти в каждом из раздаваемых им интервью, число которых пришлось резко увеличить ради сбора необходимых средств. Когда его спрашивали о дальнейшей жизни, Уго хранил таинственное молчание – но правда состояла в том, что он и сам ничего не знал об этом, он ожидал, что путь ему укажет Сертог.

Теперь самолет нес его во Францию, и Уго вдруг снова подумал о Мершане, выжившем в экспедиции 1913 года. Любопытный малый. Уго знал, что та экспедиция положила конец его карьере – и альпинистской, и профессиональной. А собственно, почему? Трудно сказать. Его возвращение сопровождалось «тягостным спором» – именно такое выражение использовали тогда газеты. В Австрии, в Италии, в Англии, даже во Франции он обвинялся в смерти своих товарищей. Мировая война только подлила масла в огонь, обострив полемику, и помешала разрешить сомнения. Вместо того чтобы защищаться, Мершан так никогда и не соизволил предстать перед созданной тогда же следственной комиссии ей; мало того – в отчете, опубликованном им спустя недолгое время, помимо демонстративно-вызывающего пацифизма, стоившего ему исключения из французского клуба альпинистов за оскорбление памяти героев (девизом клуба было «Вперед в горы – за Родину!»), он еще полностью брал на себя ответственность за ошибку, приведшую всю команду к катастрофе.

Впоследствии Мершан упорно отказывался отвечать историкам, желавшим пролить свет на эти события. Потом говорить о нем перестали, и Сертог, ставшая к тому времени недосягаемой, была всеми забыта.

Возможно, он все еще жив? Уго быстро прикинул, сколько ему может быть лет: должно быть, не меньше девяноста трех… Но альпинисты, если, конечно, не погибают в горах, иногда доживают и до глубокой старости. Уго решил, пожалуй, отправиться на коллоквиум в Шамони, а Прямой американский – что ж, может и подождать.

В телефонном справочнике Мершанов было немного. «Его» Мершан жил на улице Соссюра – забавное совпадение. Договориться о встрече оказалось удивительно легко. В большой квартире, похоже, вот уже сорок лет как ничего не менялось. Картины на стенах, старые снимки, книги, огромный книжный шкаф – и ничего, что напоминало бы о горах. Старик самолично открыл ему дверь: спина сгорблена, ноги и руки трясутся, но голова работает прекрасно – Уго быстро это понял.