Запах вечера - [7]

Наш... Ты встретишь его на одной из оживленных улиц. Явно восхищенный взгляд. Нерешительность. Немка? Француженка? А черт, мой жуткий английский и их эмансипация! Слишком хорошо одета, но не итальянка. Неужели? Не может быть такой удачи. Наша? Одна?!

И вот вы уже болтаете о той же красоте города, но как-то эта красота чувствуется каждым из вас. Он ничего не знает об этой церкви и этом мостике, но знает все лучшие рестораны в этом районе. Ты рассказываешь ему об этой церкви и об этом мостике, а он с радостью слушает музыку твоего голоса. И ты ощущаешь себя женщиной и включаешь обаяние, откидываешь волосы с лица и гадаешь, что будет дальше. Он говорит комплименты твоей фигуре и платью. Ты предвкушаешь... подробности. Вы в ресторане. Заявление, что ты пьешь водку, приводит его в состояние бешеного восторга, который он не пытается скрыть. Перспектива давиться белой кислятиной отпала. В ресторане нет водки. Это его ничуть не смущает. Он просит у тебя прощения и уходит в магазин напротив. Если водки нет и там, то приносит из своего номера — еще лучше: она из холодильни­ка. Вы смеетесь, официант не может объяснить по-английски всю глубину своего возмущения, но приносит стаканы, вы ему все компенсируете объемом заказа (мальчик исписал уже три листа), все остаются довольны. Вы пьете... прежде всего, за вашу случайную встречу. Он никогда не думал (но надеялся и поэтому получил), что здесь, в этом городе. Вы уже выяснили, кто откуда. И тут вспоминаются родные города... Да, тут прекрасно. Да, и этот мостик... да... и тот музей. Да вот все это как-то напоминает... а остальное не напоминает, поэтому так не трогает. Ты не со­гласна с ним. Здесь по-другому и здесь прекрасно, и не надо все время проводить параллели (а сама-то проводишь).

Вы все равно сходитесь на том, что его и твой — самые лучшие города в мире, а здесь, ну да, ну красиво... но эти люди и эти правила... Можно задохнуться. Вы оба оседлали любимый конек — тему «Восток-Запад», «мы-они». И упорно бравируете богатой русской душой, упорно закрывая глаза на порядочность как самое важное качество. Вас все тянет к той широте, которая уже сузилась и измельчала, а вы-то... ты-то и не заметила.

Стаканы пустеют. Он начинает рассказывать о дочке, вскользь упоминая о жене. Работа? Ее слишком много. Это попытка бегства от самого себя, от вечернего возвращения домой, где уже давно пустота, холод и непонимание. Постоянное непреодолимое желание вырваться куда-то. Да, вот вырвался. Лиля про себя отметила, что еще кто-то пытается с помощью красоты Венеции навести порядок в собственной душе. Так вот, вырвался. У нас невозможно работать мало, ты же знаешь, тогда ничего не будет, а так много надо — да еще и это, и это, да, а вот это уже купили, страшно дорого.

Тебе становится скучно. Через пару минут на горизонте появится жена с ее вечным непониманием и требованием денег. А дочка — прелесть, только вот он ее почти не видит, работы слишком много, а потом она не захочет видеть его — чужие люди, все чужие друг другу люди, даже самые родные.

Ты уже начинаешь вспоминать иностранца с его интеллигентными ненавязчивыми разговорами. Наша манера грузить первого встречного (к тому же женщину) всеми своими проблемами поистине поразительна. Он спохватывается: «Что же я все о себе? А что у тебя?».

Довольна? Действительно довольна жизнью? А что есть? Разведена? Давно? Давно и довольна? Он был подлец? Нет? Тогда что же? Почему?

Вот этот вопрос Лиля любила больше всего. Сейчас она будет объяснять этому человеку напротив, почему. Потому что счастье долгим, а тем более, вечным, не бывает. Это нормально. Он принимает эту фразу за отговорку, хотя это правда. Странно, что почти никто не считает это причиной для развода.

Погуляем? Они бредут по ночному городу. Та же луна. Но, господи, как хорошо! Они смеются, целуются. А вот и мостик.

Номер его отеля. Он дробит лед и кидает его в бокалы, мини-бар постепенно пустеет. Он восхищается не загаром, нет, а светом, который излучает ее кожа, не цветом волос, нет, а дождем их прикосновений. Горячий изгиб тела на влажной от страсти простыне. Он закуривает. Когда ты уезжаешь? Уже завтра? Можно тебя проводить? И они обмениваются телефонами, по которым никогда не позвонят.

Лиля очнулась. Она водила ложкой по пустому блюдцу. Француз (?) уже ушел, в ресторане вообще никого больше не было. Конечно, это только наши упорно будут брать тебя наглостью, и самое интересное, что им это удается, и самое чудесное, что ты никогда об этом не пожалеешь.

Она расплатилась и вышла. Улица отзывалась легким стуком ее каблуков. На мосту Вздохов никого не было — редкая удача. Она рассматривала огни, лежащие на черной глади воды. Перешла на другую сторону — стены домов уводили в город.

Ее отель уже спал, она позвонила в звонок у решетчатой двери. Заспанный портье улыбнул­ся дежурной улыбкой и впустил ее. Открытое окно. Осенний холод простыней. Она одна в этом городе, совершенно одна.

Какая прелесть!

Проснувшись, она не могла определить, который час. В комнате было темно. Она отодвинула тяжелые плотные шторы. Дождь. Утренние сумерки. Наверное, еще рано.