Западня. Книга 1. Шельф - [18]

— Я потеряла, — быстро сказала Лиза и отвернулась.

***

Холодный ветер забирался под меховую одежду, трепал волосы, выбившиеся из-под шапки, заставлял глаза слезиться — ресницы покрывались звездочками инея. Любой из людей города давно бы уже сдался, отступил, сбежал в тепло. Там бы прихлебывал горячий чай, грея ладони о стакан, приговаривая: «Ухх, ветрило, буран, чтоб его…»

— Буран, — губы человека, катящего на лыжах по снежной равнине, искривились в ухмылке. Ветер подталкивал в спину, помогал сохранять равновесие на поворотах. Это был еще не буран — так, ветер. Погода испортится позже, и тогда уже — испортится по-настоящему.

А этот ветер был свой, с детства знакомый. Петр мог бы, закрыв глаза, угадать по запаху, откуда он прилетел. Издалека ли, с океана, или примчался с юга, вдоль неровного берега, или с материка… Или из ненавистного города, с запахом бетона, песка, сдавленного человечьего дыхания и мусорных свалок.

Петр скрипнул зубами и опустил веки. Здешние места он знал наизусть, и можно было какое-то время нестись по снежной глади вслепую, не цепляясь взглядом за белые горбы сопок и угрюмое серое небо.

Из глубин зимней памяти всплыли картины прошлого.

Пронзительные крики чаек. Глухой стук бубна, попадающий в такт с ударами сердца. Огненные точки в темной синеве ночи — кедровый стланик горит искристо. Тяжело бухающее о берег море. И кружение, кружение, кружение. До одури, до вкуса крови во рту, до бессилия. Закружиться и упасть на колени перед морем, вдохнуть непослушным ртом холодного соленого воздуха, вытолкнуть из себя: «Й-эээ-еее-хх!», взмахнуть отяжелевшей рукой.

Отец поднимет и опустит костяной нож, по снегу, истоптанному в ритуальной пляске, расплывутся темные пятна. Ешь, Поморник, ешь, рви клювом теплое мясо, глотай гладкие теплые потроха, твои дети не забыли тебя! Буди ветер, направляй волны, пусть косяки чавычи идут прямо в сети! Разгоняй тучи — пусть олени телятся в добрую погоду, чтоб молодняк не погиб в снегу, чтоб ягеля, добытого тебеневкой, было вдосталь, чтоб жирным стало молоко. Принеси случайный заморозок, чтоб стая чирков, летящих на юг, села прямо на ближнем озере… Дети Поморника будут рады, понесут шаману мясо, шкуры, самую жирную рыбу. Будут отводить взгляд от страшных разноцветных глаз, робко просить погоды, платить икрой и денежкой.

Петр открыл глаза. Вовремя, чтобы затормозить перед неожиданным препятствием — из-под снега выглядывал ржавый автомобильный остов. Уже совсем близко был город с его железной отрыжкой. С его неистребимым умением вспарывать брюхо земле и снегу. С его людьми, которые прячутся за каменными стенами и сосут черную кровь земли, людьми, которым не нужна помощь чайки.

Пальцы Петра пахли кровью и железом, и под ногтями виднелась багровая кайма. Его отец был большим человеком, а он живет в бетонной коробке на подачки, называемые пенсией, и наглые мальчишки кричат ему вслед… Ничего, еще есть время все исправить. Он щедро кормит поморника, и чайка не оставит его. Даже если он начнет просить слишком многого — поморник не откажется ему помочь. Поморник вечно голоден, и его надо кормить.

Петр поднялся на вершину сопки, повернулся лицом к невидимому отсюда морю. Медленно развел руки в стороны, закинул подбородок к небу и запел. Сначала это была одна нота, стон, будто с усилием выбирающийся из груди, из-под ребер, из легких, в которых плескалась боль напополам с тьмой. Потом звук усилился, и ему ответили с неба и с берега пронзительные птичьи голоса. Мелодия понеслась над сопками, взлетая и опадая следом за их волнами, взмывая до облаков и ныряя в лощины, заваленные снегом.

Из темных логов стала подниматься растревоженная белая муть, крошечные вихри вмиг смешали морской ветер, снежинки и крики чаек. Петр мелко затряс ладонями. Пальцы у него задергались, будто у припадочного, спина выгнулась — казалось, вот-вот не удержится на ногах и упадет назад. Однако что-то его держало, будто с неба в грудь к нему прилетело копье и пришпилило к берегу, изгрызенному морем. И теперь он, как утка на стреле, бьется и пытается вырваться и взлететь… Но острие держит крепко.

Шум ветра нарастал, снежные волны бежали во все стороны — как от брошенного камня. В Черноводске снова объявили штормовое предупреждение.

Глава 5 В железном брюхе

Мелодичный удар гонга заставил Лизу подпрыгнуть. Весь аэропорт замер, затих, и даже маленькие дети, казалось, перестали плакать. Холодный и прекрасный женский голос произнес:

— Объявляется посадка…

Толпа ахнула и качнулась.

— …на рейс… Хабаровск — Черноводск.

— Так, — сказала Нина. Она вся подобралась и походила теперь на готовую прыгнуть рысь. — Сиди здесь. Собери свои карандаши, книжки, все, — чтобы могла сразу вскочить и бежать.

У выхода на посадку уже было не протолкнуться. Там стоял рев. Лес втянутых кверху рук с билетами колыхался над сплошной людской массой, и на лице стюардессы читалось отчаяние. Толпа напирала. На помощь стюардессе уже бежал милиционер, но бежал слишком медленно; она беспомощно вскинула руки, будто сдаваясь, но тут снова ударил гонг, и объявили посадку на следующий рейс. Толпа заколебалась, разваливаясь, разбиваясь на потоки. Люди потерянно метались между выходами. Никто не знал, насколько велико окно тайфуна; никто не знал, когда придет следующий буран и сколько он продлится. Главное — любой ценой сесть в самолет. Лизу задели чемоданом. Она шарахнулась, вжалась в угол. Сейчас она готова была прожить в аэропорту неделю — лишь не лезть в эту злобно копошащуюся людскую массу.