Западня. Каролинец - [17]

Появился португальский вельможа. Степень его знакомства с семьей генерала позволяла графу являться в их дом без церемоний и предварительных уведомлений. Это был статный, красивый, смуглолицый человек лет тридцати, безупречно одетый, изящный и грациозный в своих движениях, как учитель фехтования, кем он, вполне возможно, и являлся, поскольку мастерское владение рапирой служило предметом его гордости и было всем известно. Впрочем, Жерониму ди Самовал никогда этим не хвастался, обнаруживая во многих отношениях весьма мягкую и тонкую натуру. Его дружба с супругами О'Мой, длившаяся уже около трех месяцев, в последнее время значительно окрепла благодаря тому обстоятельству, что он неожиданно стал одним из наиболее резких критиков регентского совета — после того, как его недавно туда назначили — и одним из самых горячих сторонников политики Веллингтона.

С величайшей грацией граф поклонился дамам и, не устрашившись ледяного взгляда голубых глаз О'Моя — чье расположение к человеку находилось в обратной зависимости от расположения, проявляемого этим человеком к его жене, — рискнул поцеловать чудную ручку хозяйки и вручить ей огромный букет ранних роз.

— Жалкие розы Португалии для их английской сестры, — тихо произнес он бархатным голосом.

— А вы поэт! — резко заметил О'Мой.

— Обнаружив здесь Кастальский ключ[24], — ответил граф, — разве я мог не напиться из его прозрачных вод?

— Полагаю, что могли, принимая во внимание наличие на столе неплохого портвейна. Надеюсь, вы не откажетесь, Самовал? — предложил О'Мой, взявшись за графин.

— Тогда совсем чуть-чуть. Я не привык пить с утра, но на этот раз пью за здоровье леди и ваше, мисс Армитидж! — Он эффектным жестом поднял бокал и, поднеся к губам, маленькими глотками выпил его, после чего занял кресло, пододвинутое О'Моем.

— Я слышал, есть хорошие новости, генерал. Удаление из правительства Антониу ди Созы уже приносит свои плоды. В долине Мондегу наконец приступили к методичному разрушению мельниц.

— Вы очень хорошо информированы, — хмуро проговорил О'Мой, который сам только что получил эти известия. — Так же хорошо, как и я. — За его словами почти угадывалось подозрение. Он был раздосадован тем фактом, что сведения, которые следовало скрывать как можно дольше, становились известными так скоро.

— Конечно, и с полным на то основанием, — с печальной улыбкой ответил Самовал. — Разве меня это не касается? Разве речь не идет о части и моих земель?

Он вздохнул.

— Но я принимаю неизбежности войны. По крайней мере, обо мне не скажут, как сказали о тех, кого в совете представлял Соза, что я ставлю личные интересы выше долга перед страной — так, по-моему, это звучало. Личность должна пострадать, чтобы нация победила — римский афоризм, дорогой генерал.

— И британский, — добавил О'Мой, для которого Британия была вторым Римом.

— О, согласен, — воскликнул любезный Самовал. — Вы доказали это, проявив твердость в связи с тем неприятным делом в Таворе.

— Что это за дело? — спросила мисс Армитидж.

— А вы разве не слышали? — удивленно воскликнул Самовал.

— Конечно, нет, — оборвал его О'Мой, которого прошиб холодный пот. — Едва ли стоит посвящать дам в подобные дела, граф.

— Вероятно, вы правы, да, вы правы, — согласился Самовал, как бы принимая упрек и умолкая. Но, едва лишь О'Мой перевел дух, он продолжил: — И я уверен, дорогой генерал, что — это, кстати, и в ваших интересах, — что не будет колебаний и тогда, когда этого лейтенанта Батлера схватят.

— Кого?! — Леди О'Мой изменилась в лице.

Сэр Теренс сделал отчаянную попытку замять разговор.

— Это не имеет никакого отношения к Дику, дорогая. Малый, по имени Филипп Батлер, который…

Но очень хорошо информированный Самовал поправил его:

— Не Филипп, генерал, — а Ричард Батлер. Я узнал имя вчера от Форжеша.

В наступившей вслед за его словами пугающей тишине ничего не понимающему графу, видевшему, как бледнеет лицо леди О'Мой и расширяются взирающие на него сапфировой синевы глаза, представилось, что он неожиданно очутился на театральном спектакле.

— Ричард Батлер! — повторила она. — Что Ричард Батлер? Скажите мне! Говорите немедленно!

Самовал заколебался и посмотрел на О'Моя, но встретил его хмурый взгляд. Леди О'Мой обратилась к мужу:

— В чем дело, Теренс? Ты знаешь что-то о Дике и скрываешь это от меня? Дик в беде?

— Да, — мрачно подтвердил О'Мой. — В большой беде.

— Что он натворил? Ты говорил о каком-то деле в Эворе или Таворе, в которое не стоит посвящать дам. Я хочу знать, что это за история.

Любовь к брату и тревога за него придали леди О'Мой решительность, которую она так редко проявляла.

Видя обоих мужчин в оцепенении — Самовала от все возрастающего изумления, а О'Моя от полной подавленности, — она предположила после всего, что было сказано, что их молчание объясняется соображениями благопристойности.

— Оставь нас, Сильвия, пожалуйста, — попросила леди О'Мой. — Прости меня, милая. Но ты видишь, они не могут себе позволить говорить об этом в твоем присутствии.

В ожидании ухода своей скромной и благоразумной кузины, маленькая и несчастная, она стала обрывать нервными пальцами лепестки одной из принесенных Самовалом роз.