Западня для князя - [17]

Князь молча смотрел, как дружинники осторожно перетаскивают раненого с дороги на обочину.

Бескровное лицо парня побелело еще больше: он силился не закричать.

Князь обернулся к тысяцкому.

— Этот не кончится.

— Вперед, — обратился князь к войску, — с нами Бог!

Над воями зареял Спас.

Своих отбить успели. Темник бежал с остатками войска. Даниил, князь Галицкий, праздновал очередную победу.

Освобожденный народ потянулся обратно к своим домам, а у кого не было дома — в Галич. Там собралось много беженцев. В Галицком и Владимиро-Волынском княжествах — там, где княжил Даниил и его брат Василь-ко, — люди могли чувствовать себя относительно спокойно. Правда, недобрые соседи, пользуясь набегами Орды, пытались себе урвать кусок пожирнее. Нелегко приходилось Даниилу, но, видимо, в трудную годину Бог даровал Южной Руси заступника. На севере был еще Александр — герой Невский, однако и он не мог противопоставить Орде сплоченного войска и пытался всеми силами поддерживать с ордынцами мир.

Даниил спешил вернуться в Галич. Было неспокойно. Неверные бояре снова плели заговор и, пользуясь отсутствием князя, могли попытаться призвать венгров или еще кого-нибудь на Галицкий стол.

Раненых везли в телегах. Князь был верен своему слову и нашел среди них Георгия, поручив его особой заботе (будущий сотник был совсем плох). Он только что с большим трудом оправился от ран, а сейчас у него не стало сил бороться за жизнь. Тут даже молодость не могла стать залогом исцеления. И все же сотник не умирал.

В те мгновения, когда Георгий был в сознании, он видел перед собой девичье лицо. Зеленые большие глаза смотрели на него с состраданием. Пепельно-русые волосы заплетены в косу.

Кто ты? Ангел?

День ото дня Георгию становилось все хуже и хуже. Впав в забытье, он уже больше из него не выходил.

Красное марево окружало его, вперед вела каменистая дорога. Он шел по ней, спотыкаясь, еле-еле передвигался. Шаг. Еще шаг. Другой. Ноги заплетаются. Двигаться невозможно. Вокруг бушует алое пламя. Силы оставляли, казалось, что Георгий нисколько не продвинулся вперед. Сколько сотен лет он тащился по этой дороге? Невыносимо, но нужно двигаться вперед. Откуда он это знал? Бесконечный путь.

Но вот далеко впереди показалось что-то светлое. Оно сменило красный обжигающий кошмар. Последние силы ушли на то, чтобы заставить себя идти вперед. Вот дорога зазмеилась через оранжево-желтое поле. По пшенице волнами пробежал ветер. Золотистые колосья заколыхались на фоне темно-синего неба. Хотелось упасть и обнять руками упругие стебли. Ничего он не хотел сейчас больше. Но нужно идти вперед. Откуда же он это знает? Сверкнула молния, вдали зарокотал гром, потом ближе, ветер окреп, ударяя порывами в грудь, быть грозе… упали первые капли дождя…

Нет, это не дождь. Это плачет ангел.

Георгий моргнул и приоткрыл глаза. Девушка сидела совсем близко. По ее щекам текли слезы, одна из них и упала на лицо Георгию. Глаза девушки смотрели в небо. Губы шептали молитву.

…Спаси, Господи, и исцели, раба Твоего… на Тебя все упование мое!.. Спаси и исцели воина, за правду пострадавшего… спаси его… спаси!.. Имя его Сам ведаешь…

— Георгий, — чуть слышно прошептал раненый.

— Что?! — всполошилась девушка, склонившись над ним.

— Меня зовут Георгий, — пересохшие губы чуть раздвинулись в улыбке.

Лицо девушки озарила, словно внутренним светом, нечаянная и оттого искренняя радость.

Кто-то тряс его за плечо. Георгий вскочил, помотал головой, еще не отойдя от короткого ночного сна. Брезжил рассвет. У кровати стоял Матвей.

— Вставай, собирайся скорее, князь велел тебе выезжать. Возьмешь половину своей сотни. Выступайте так, чтобы шуму было как можно меньше. На все про все тебе три недели. Потом are ответ давать. Сейчас он будет перепись заканчивать. Поперек князя не пойдет. Так что торопись.

— Еду, — радостно ответил сотник. Сон как рукой сняло. Снова на душе сделалось легко. Да и сновидение разбудило позабытые теплые чувства.

Был ли ты, ангел, или привиделось мне в горячке?

Хмурый

Георгий со своей полусотней выехал еще затемно. Еще накануне он дал указание быть готовыми к внезапному выступлению. С собой взял разведчика — Хмурого. Тот ехал рядом с сотником, иногда выезжая вперед и через какое-то время возвращаясь. Он радовался этому походу: разведчик любил степь.

«Да-а, повеселимся, — думал Хмурый, — пощекочем пришлых, много их шляется к нам испокон веков».

Хмурый редко вспоминал свое настоящее имя, данное ему при крещении, да и не осталось никого в живых, кто бы мог вспомнить, что когда-то его звали Федором. Все звали его Хмурым — и это прозвище ему шло. И до того как половецкий меч прочертил на его лице борозду, Хмурый редко улыбался. Да и не было особенных поводов для радости. С малолетства рос он на дальней заставе, в роду были только воины. Редко когда выходили пахать и сеять. Чаще в седле, в кольчуге отбивали нападение или гнали непрошеных гостей с русских рубежей. Прадед Хмурого бился с печенегами, отец с половцами, а на его долю пришлись и половцы, и пришедшие вновь татары. Как он вырвался из окруженной и горящей порубежной крепости, он и сам не помнил. Может, сказалась степная кровь: мать была половчанкой, привезенной отцом из похода в степь. Они оба остались в горящей крепости, Хмурый видел, как мать стреляла из лука, в то время когда отец, прикрывая щитом ее и себя, отбивал удары кривых сабель.