Западнорусская Атлантида. Белоруссия на картах Русской цивилизации - [26]

Между этими двумя пространствами сложилась своеобразная промежуточная зона, куда входили в большей или меньшей степени полонизированные западнорусские говоры и светский письменный язык. Эту двойственность языковой ситуации весьма ярко описывает белорусский историк Игорь Марзалюк на примере Симеона Полоцкого, который, по утверждению историка, в быту был польскоязычен: «Характер записей Симеона Полоцкого, его примечания к произведениям, позволяют, как нам кажется, довольно точно высказаться насчет того, какой язык был для него основным средством коммуникации, а также судить о степени интегрированности Симеона Полоцкого в латино-польскоязычную культуру Речи Посполитой. Показательно, что Симеон Полоцкий, когда писал свои вирши по-великорусски или по-старославянски, очень часто использовал латинскую графику. Это касается не только произведений, написанных им в конце белорусского периода творчества („Oratio“ Алексею Михайловичу (1657(?)), „Hdarini Caryci“ (1660)), но и стихов, написанных им уже в Москве с 1664 по 1667 гг. Интересно, что многие написанные кириллицей черновые тексты московского периода имеют польскоязычные названия или разъяснительные пометки по-польски, которые автор делал сам для себя. Другой москвофил — ближайший товарищ Симеона Полоцкого, могилевец Игнатий Иевлевич — писал свои автобиографические воспоминания по-польски. Однако фактом является то, что языковая полонизация при сохранении православной (или униатской) конфессиональной принадлежности, не приводила к утрате этнической самоидентификации, сознания своей принадлежности к „русскому народу“»[перевод с белорусского, 30].

Эта двойственность языковой ситуации, как представляется, и заложила основания для формирования конфликта на почве национально-языковой идентичности в Белоруссии и на Украине.

С одной стороны, общность церковно-языковой традиции поддерживала культурную связность Западной и Восточной Руси. Несмотря на то, что светские языковые регистры Восточной и Западной Руси достаточно сильно отдалились друг от друга, их церковные традиции оставались тесно связанными, а церковнославянский и производные от него формы русского языка оставались универсальным средством коммуникации между православными всей Руси. Очевидно, именно общность церковно-языковой традиции позволила тому же Симеону Полоцкому, а также многим другим западнорусским мигрантам в Великороссию (Епифаний Славинецкий, Димитрий Ростовский, Феофан Прокопович, Иоиль Быковский), найти там свое место.

Геополитическое и культурное возвышение Великороссии в XVII–XVIII веках превратило ее в нового лидера восточнославянского мира. В этом качестве она окончательно закрепляется с крахом Речи Посполитой, когда все восточнославянские земли, за исключением Галиции и Карпатской Руси, были консолидированы в рамках Российской империи. Поэтому вполне естественно, что наряду с общностью церковно-языковой традиции в Новое время оформляется идея и общего светского литературного языка для всех восточных славян — как это было в древнерусский период.

Разумеется, на эту роль выдвигается восточнорусская языковая норма, которая, как было показано выше, в наибольшей степени сохранила преемственность литературной традиции древней Руси.

Однако если в Великороссии церковная и светская языковая традиции развивались в тесном взаимодействии, то в Белоруссии и на Украине они оказались фактически в изоляции друг от друга. Русский литературный язык, сложившийся в Великороссии, представлял собой естественный синтез церковнославянских и разговорных элементов, обогащенный позднейшими заимствованиями из западных языков (прочие заимствования представляют весьма незначительный пласт лексики).

В Западной Руси светские языковые регистры оказываются под монопольным воздействием польского, в то время как церковнославянский замыкается в «гетто» церковной жизни, которая, в свою очередь также приходит в глубокий упадок за годы польско-литовского владычества.

К примеру, единственная сохранившаяся к 18 веку на территории Белоруссии православная Могилевская епархия находилась фактически на грани выживания. Основная масса белорусского населения была обращена в унию, внутри которой шло интенсивное замещение старой русско-православной традиции латино-польской. В результате большинство униатского духовенства практически не владело церковнославянской грамотой и нередко было в быту польскоязычно, а старые церковнославянские служебники изымались и заменялись польскими (это, в частности, зафиксировано в воспоминаниях старожила Могилевской губернии Якова Чеботько). Поэтому вполне понятно, что влияние церковнославянского на разговорную речь белорусов в этот период стремилось к нулю.

Западнорусская письменная традиция фактически прервалась на территории Белоруссии к концу XVII века, но и этот западнорусский письменный язык на поздних этапах своего существования фактически представлял собой переложенный на кириллицу польский текст. В качестве «высокого» светского языка к XVIII веку монопольно утверждается польский, вся повседневная, бытовая жизнь Белой Руси находится под устойчивым польским влиянием. Поэтому неудивительно, что белорусские говоры стремительно насыщаются полонизмами.