– Вас, господа.
– В таком случае Ваше Величество очень неблагодарны, поступив так дурно со своими учителями.
Государю так понравился этот ответ, что он немедленно велел возвратить Рейншильду его шпагу.
* * *
Кум и денщик Петра Великого, Афанасий Данилович Татищев, неисполнением какого-то приказания сильно прогневал государя. Царь велел наказать его за это батожьем перед окнами своего дворца. Офицер, которому поручено было исполнение экзекуции, приготовил барабанщиков, и виновный должен был сам явиться к месту наказания. Но Татищев медлил идти и думал, авось гнев государя пройдет. Поэтому он тихонько пошел вокруг дворца. На дороге ему встретился писарь Его Величества, некто Замятин. У Татищева мелькнула блестящая мысль – послать вместо себя Замятина.
– Куда ты запропастился? – сказал он ему. – Государь тебя уж несколько раз спрашивал и страшно на тебя гневается. Мне велено тебя сыскать. Пойдем скорее! – И повел его к барабанщикам.
В это время государь взглянул в окно и, сказав:
– Раздевайте! – отошел прочь.
Татищев, будто исполняя повеление государя, закричал солдатам, указывая на Замятина:
– Что ж вы стали? Принимайтесь!
Беднягу раздели, положили и начали исполнять приказание, а Татищев спрятался за угол.
Скоро Петру стало жаль Татищева. Выглянув из окна, он закричал:
– Полно! – и поехал в Адмиралтейство.
А проказник между тем отправился к Екатерине. Государыня выразила ему свое сожаление по поводу наказания и сказала:
– Как ты дерзок! Забываешь исполнять то, что приказывают.
Татищев, не входя в дальнейшее рассуждение, бросился ей в ноги.
– Помилуй, матушка-государыня! Заступи и спаси. Ведь секли-то не меня, а подьячего Замятина.
– Как Замятина? – спросила государыня с беспокойством.
– Так, Замятина! Я, грешник, вместо себя подвел его.
– Что ты это наделал! Ведь нельзя, чтоб государь твоего обмана не узнал: он тебя засечет.
– О том-то я тебя и молю, всемилостивейшая государыня! Вступись за меня и отврати гнев его.
– Да как это случилось?
– Ведь под батожье-то ложиться невесело, – отвечал Татищев, стоя на коленях, и рассказал все, как было.
Государыня, пожуря его, обещалась похлопотать. К счастью, государь приехал с верфи очень веселый. За обедом Екатерина заговорила о Татищеве и просила простить его.
– Дело уже кончено. Он наказан и гневу моему конец, – сказал Петр.
Надо заметить, что если Петр Великий говорил кому-нибудь: «Бог тебя простит», – то этим уже все прощалось, будто ничего и не было. Этих-то слов и добивалась государыня.
Немного погодя она опять попросила, чтобы государь не гневался более на Татищева. Петр промолчал. Она в третий раз заговорила о том же.
– Да отвяжись, пожалуйста, от меня! – сказал, наконец, царь. – Ну, Бог его простит.
Едва были произнесены эти слова, как Татищев уже обнимал колени Петру, который подтвердил свое прощение. Тогда Татищев признался, что сечен был не он, а Замятин, и в заключение прибавил:
– И ничто ему, подьячему крючку.
Шутка эта, однако, не понравилась государю.
– Я тебе покажу, как надобно поступать с такими плутами, как ты! – сказал он, берясь за дубинку. Но тут Екатерина напомнила, что он уже именем Божиим простил виновного.
– Ну, быть так, – сказал государь, останавливаясь, и приказал рассказать, как было дело. Татищев чистосердечно, не утаивая ничего, все рассказал. Призвали Замятина, и он подтвердил, что это правда.
– Ну, брат, – сказал государь, – прости меня, пожалуйста! Мне тебя очень жаль, а что делать? Пеняй на плута Татищева. Однако ж я сего не забуду и зачту эти побои тебе вперед.
Впоследствии Петру Великому пришлось сдержать свое слово. Замятин попался в каком-то преступлении, за которое следовало его судить; но царь решил, что так как некогда он понес незаслуженное наказание, то следует вменить ему оное как понесенное за нынешнее преступление.
* * *
Балакирев, любимый шут Петра I, известен тем, что своими шутками, не боясь гнева Петра, постоянно высказывал ему правду в глаза, и этим, можно сказать, благодетельствовал России; благодаря ему и его шуткам открывалось царю много такого, что осталось бы в неизвестности.
Однажды Петр Великий, интересуясь общественным мнением о новой столице, спросил Балакирева, какая молва народная ходит про новорожденный Петербург.
– Батюшка, царь-государь! – отвечал любимый шут, – народ говорит: с одной стороны море, с другой – горе, с третьей – мох, а с четвертой – ох!
* * *
Один из придворных страшно страдал зубами; придворный этот был большой говорун. Вот он обратился к Балакиреву, не знает ли тот средства, как унять боль.
– Знаю и причину, знаю и средство, – сказал в ответ Балакирев.
– Скажи, ради Бога.
– У тебя болят зубы оттого, что ты их очень часто колотишь языком – это причина.
– Оставь глупости, пожалуйста, говори, какое на это средство?
– А средство – чаще спи и как можно более.
– Почему так?
– Потому что язык твой во время сна находится в покое и не тревожит зубов.
* * *
Один раз Петр Великий так был рассержен Балакиревым, что прогнал его совсем, не только с глаз долой, но вон из отечества.
Балакирев повиновался, и его долго не было видно.
По прошествии времени, Петр, сидя у окна, вдруг видит, что Балакирев с женою едут в своей одноколке мимо его окон.
